— В субботу, если верить альманаху, — сказала Клер. — На Хеллоуин. Я каждый день хожу взглянуть на яблоню. Думаю, она уже практически готова.

— Будешь устраивать вечеринку? — спросила Эванель.

— Конечно.

— Жду не дождусь. Знаешь, мне в этом году как-то немного не по себе. — Эванель поежилась. — Даже и не знаю почему. У тебя не было нежданных гостей?

— Нет. А что?

— Осенние ветры приносят с собой незнакомцев. Мой папа всегда так говорил. Он был не из Уэверли. Он был из Нугетов. Нугеты знают толк в погоде, — сказала Эванель, пока Клер с Фредом помогали ей спуститься с крыльца и сесть в «бьюик» Фреда, припаркованный на обочине.

— Она меня беспокоит, — признался Фред, едва они усадили ее в машину и закрыли дверцу.

— Я вижу, — сказала Клер, обхватывая плечи руками, чтобы не замерзнуть. — Она потихоньку сдает. Но для восьмидесяти девяти лет все равно держится молодцом.

— Не представляю, как я буду без нее, — произнес Фред задумчиво. — У меня такое чувство, что я уже по ней скучаю.

Клер помахала им на прощание и, дождавшись, пока машина окончательно не исчезнет из вида, вернулась в дом. Бэй, которая все это время так и простояла у окна, двинулась следом за ней на кухню.

— Это все из-за парня, — объявил Бастер, когда они вошли.

Клер посмотрела на Бэй, которая только что вымыла руки и теперь надевала одноразовые полиэтиленовые перчатки, чтобы раскладывать застывшие леденцы по банкам.

— Ты ему рассказала? — изумленно спросила она племянницу.

— Ей не нужно ничего рассказывать, — покачал головой Бастер. — Я всегда знаю, когда дело в парне.

— Помнишь того старика в сером костюме, которого я видела несколько дней назад? — спросила Бэй, поспешно меняя тему. — Я только что снова его видела, когда стояла у окна.

Мистер Залер?

В дверь негромко постучали, и Расселл немедленно распахнул глаза. Он лежал в постели в своем гостиничном номере. Лишь свет ночника рассеивал мягкую обволакивающую темноту, точно сияние луны. На часах — половина второго ночи. Цифровой радиоприемник, установленный в номере, негромко наигрывал что-то ненавязчиво-классическое. Расселл в музыке не особенно разбирался. Бо́льшую часть жизни в голове у него пиликали механические мелодии каруселей. Впрочем, эта музыка ему нравилась. Она незаметно убаюкала его, так что он крепко уснул, хотя собирался всего лишь вздремнуть перед тем, как в полночь отправиться на кухню на встречу с Энн, которая, как это уже вошло у них в обычай, должна была его накормить.

Хрустя суставами, он медленно поднялся с постели. Взял свой старый цирковой халат, аккуратно сложенный в изножье кровати, и, накинув его поверх поношенной пижамы, подошел к двери.

В коридоре стояла Энн Эйнсли, держа в руке тарелку с салатом из курицы, картофельными чипсами и маринованным огурчиком. В другой руке у нее была запотевшая банка пива.

— Вот, на случай, если проголодаетесь, — сказала Энн, протягивая ему тарелку и пиво.

Она, похоже, не обиделась на него за то, что он не явился на их полуночную встречу. Жизнь научила ее воспринимать разочарования как нечто неизбежное. Ей было скучно, а он развлекал ее. Это любопытство привело ее сюда с тарелкой в руках — и ничего более. Ей хотелось узнать, что случилось. Наверное, где-то в глубине души она ожидала обнаружить его в постели мертвым. Это определенно внесло бы в ее унылые будни желанное разнообразие. Интересно, если бы это в самом деле произошло, оплакивала бы она его кончину? Огорчила бы она ее?

И вообще, нашелся бы на свете хоть один человек, которого бы она огорчила? Эта мысль была для него новой, и он какое-то время крутил ее в голове, оценивая ее весомость и границы. В конце концов он решил, что эта новая мысль ему не нравится, и тем не менее выкинуть ее из головы почему-то не вышло.

— Прошу вас, Энн, зовите меня Расселлом, — произнес он, забирая у нее принесенное. — Мне ужасно неудобно. Я, должно быть, уснул.

— Вы устали. Вы так много гуляете по окрестностям. Послушайте, мне неловко вам об этом напоминать, но изначальная бронь, которую я отменила ради вас, заканчивается в пятницу. Потом сюда въедут новые гости. Это постоянные клиенты, которые останавливаются у нас каждый год, так что я не могу отменить бронь без ведома моего брата.

— Понимаю, — произнес он сердечным тоном. — По правде говоря, я не собирался задерживаться здесь так надолго, но обнаружил, что мне по душе ваша компания. До пятницы я непременно съеду.

— Куда вы поедете? — спросила она, прислоняясь к дверному косяку.

Больше всего ему сейчас хотелось вернуться в мягкую теплую постель. Но кусать руку, которая тебя кормит, не годилось. Поэтому он ответил:

— Во Флориду. Я каждый год провожу там зиму.

Энн улыбнулась. Помада, которой она накрасила губы перед тем, как идти к нему, размазалась по ее желтым передним губам.

— Звучит неплохо.

«Неплохо» было не совсем то слово, которым он бы это описал.

— Там, по крайней мере, тепло.

— У нас тут стояла необычайно жаркая для октября погода, пока не приехали вы, — пошутила она. — Видимо, это вы привезли с собой холода.

— Мне такое говорят уже не впервые.

Она рассмеялась, потом посмотрела в коридор, испугавшись, что могла разбудить кого-нибудь из других постояльцев.

— Энн, вы оказали старику такой радушный прием, на какой он здесь совершенно не рассчитывал. Ваша доброта не знает границ. Я вам очень признателен, — сказал он, вежливо намекая ей, что разговор закончен.

— Не за что, Расселл, — ответила она, и он с облегчением захлопнул дверь у нее перед носом.

От него не укрылся тот факт, что в его отсутствие она обшарила его номер, но упоминать об этом он не стал. У него была привычка всегда класть поверх сложенных вещей волосинку — волосинку из длинного белокурого локона, которую дала ему на память одна из девушек, выступавших в пип-шоу, по имени Добродетельная Белинда. Это был его способ определить, не рылся ли кто-нибудь в его вещах. Энн скрупулезно вернула все в точности на свои места — за исключением той самой волосинки.

И разумеется, афишки с изображением Великого Бандити.

Он не оставлял надежды, что она вернет ее — не потому, что ее осведомленность о том, кто он такой, могла представлять для него какую-то угрозу, а потому, что таких афишек оставалось у него всего три. Они были единственным, что сохранилось у него от циркового прошлого, если не считать колоды карт Таро, гипнотического кристалла и парчового халата. Разумеется, оставались еще воспоминания, как хорошие, так и плохие, потому что он никогда не забывал ни единой мелочи; память его была подобна кинопленке, которая постоянно прокручивалась у него в голове. И тем не менее приятно было иметь и осязаемый предмет, который можно потрогать, — это напоминало бы ему о том, что прошлое не было выдумкой. Для него грань между вымыслом и реальностью порой бывала очень, очень тонка.

Он подошел к кровати и присел на край. Потом поставил тарелку себе на колени и принялся есть, смакуя каждый кусочек.

Пять дней, поразился он про себя. Он находится здесь уже целых пять дней.

Раньше он всегда управлялся за два. Приехал — уехал. Он был проворнее в ту пору, когда только покинул бродячий цирк. И ставки тогда тоже были выше. Цели были крупнее, и речь шла о куда более серьезных деньгах, так что быстро смыться было жизненно важно. Теперь же он перебивался исключительно всякой мелочовкой. И компромата у него набиралось меньше, и стоил он намного дешевле, так что спешить ему было практически некуда. Теперь главным мотивирующим фактором для него стала еда. Еда и мягкая постель.

Встреча с сухопарой пронырливой Энн Эйнсли оказалась подарком судьбы. Он и сам не отдавал себе отчета в том, насколько устал, пока не оказался на этой огромной мягкой кровати с горой подушек и подушечек. Комната в лиловых тонах была тихой и роскошной, и он чувствовал себя здесь почти… осмелится ли он произнести это вслух? Почти в безопасности.