— Видимо, придется мне на тебе жениться. Кому ты теперь такая нужна?

Он открыл в городе мастерскую. Мастером он был умелым, этого у него не отнимешь. Правда, исключительно по части женщин. Яблоня терпеть его не могла и при каждом удобном случае пыталась запустить в него яблоком.

Эванель упорно продолжала появляться в доме Уэверли каждый день, хотя прекрасно знала, что Карл ее на дух не переносит.

Каждый раз, решив выставить его за дверь, Мэри просила ее: «Побудь со мной рядом». И Эванель вновь присутствовала при том, как они бранятся, бьют посуду и хлопают дверями. Затем Карл неизменно собирал чемодан и уходил, а Мэри плакала, пока не засыпала. Но, разумеется, когда Эванель появлялась в доме на следующий день, Карл уже снова был там, как будто ровным счетом ничего не произошло.

В конце концов Мэри все-таки его выставила, но для этого ей пришлось обзавестись ребенком. Эванель поняла, что Мэри беременна, даже раньше самой Мэри. Однажды утром она проснулась от нестерпимого желания отдать Мэри детскую кроватку, ту самую, из темного дерева, которую она приберегала на чердаке в ожидании того момента, когда у них с мужем появится младенец. Чего, как оказалось впоследствии, так никогда и не произошло.

Ей пришлось просить мужа помочь ей дотащить кроватку до дома Уэверли, и выражение лица, которое сделалось у Мэри, когда она открыла дверь, Эванель не забудет до конца своих дней. Мэри будто винила в случившемся саму Эванель.

Эванель присела, а Мэри пошла сообщить Карлу. Они принялись ругаться, потом он, как обычно, собрал чемодан и ушел. Только вот на этот раз он не вернулся. А Мэри так и не стала прежней. Он разбил ее сердце вдребезги. А Уэверли были из той породы женщин, чьи сердца заживают очень трудно. Разбитые сердца отбрасывают длинные темные тени. Эванель всегда считала, что из-за разбитого сердца Мэри Лорелея, ее дочь, была грустной и неприкаянной с самого рождения.

Нелюдимой старухой Эванель знала Мэри куда дольше, чем молодой, полной жизни красавицей. Она, казалось, постарела в тот самый миг, когда поняла, что Карл не вернется. И тем не менее при мысли о кузине в памяти у Эванель неизменно возникала юная Мэри. Юная Мэри, с волосами, сверкающими в лучах солнца, стоящая в саду, исполненная уверенности в том, что у нее впереди целая жизнь, долгая и счастливая.

Уснула Эванель, убаюканная мерным жужжанием кислородного аппарата, с мыслями о том, что те, кого мы любим, навсегда остаются в нашей памяти такими, какими были в самую счастливую пору их жизни. Она надеялась, что родные, вспоминая о ней, увидят ее такой, как в этот самый момент: уютно устроившейся в теплой постели, с чистым воздухом в легких, радующейся тому, что ей выпало счастье прожить долгую жизнь, такую странную и прекрасную, полную необъяснимых подарков, которые ей доводилось как дарить, так и получать.

Как жаль, что она не рассказала Мэри: жизнь может быть вот такой. Это уберегло бы всех от множества бед. Как жаль, что она тогда сама этого не знала!

Не знала, что счастье — это не мимолетный миг, который остается в прошлом. Счастье — это то, что у тебя впереди. Каждый божий день.

Клер? — позвал Тайлер, войдя в кабинет жены поздно вечером.

Она пообещала ему, что ляжет через несколько минут, но это было три часа тому назад. По четвергам Клер часто работала допоздна. В пятницу она обычно отправляла готовые заказы, поэтому в четверг нужно было на всякий случай еще раз все проверить. Бастер, пришедший на работу днем, был крайне озадачен, обнаружив, что новая партия леденцов не делается. Клер велела ему упаковать заказы в коробки и снабдить их этикетками, а потом отправила его в транспортное агентство на день раньше обычного на своем фургоне, на боку которого до сих пор значилось «Уэверли кейтеринг. Организация банкетов». Сменить название у нее до сих пор так руки и не дошли. А может, ей просто не хотелось.

Когда Бастер вернулся, отправив заказы, Клер сказала, что он может взять завтра выходной: ей необходимо уладить кое-какие личные дела.

— Личные дела? — переспросил заинтригованный Бастер. — А поподробнее?

— Даже не надейся, — отрезала Клер.

— Ладно. Как скажешь.

Бастер отдал ей ключи от фургона и удалился, как обычно, сверкая налипшими на штаны пенопластовыми упаковочными гранулами.

— Клер? — повторил Тайлер.

Она вскинула на него глаза. Теперь он стоял рядом с ней в одних пижамных штанах, и от него исходило такое уютное тепло, что Клер протянула руку и положила ладонь ему на грудь только для того, чтобы ощутить это тепло.

— Прости. Я увлеклась и забыла о времени.

— Я думал, ты все еще работаешь. — Тайлер кивнул на темный экран компьютера. — А ты все еще думаешь про тот дневник, который нашла, да?

И про него тоже. Глупо было бы отрицать, что она держит в руках «Кухонный дневник Уэверли», который обнаружила на прошлой неделе и успела уже раз сто пролистать от начала до конца все его вымаранные страницы.

— Она столького мне не рассказывала. Этот дневник может содержать самое важное, — к примеру, там было что-то про мою мать или про то, почему бабушка Мэри никогда не пыталась расширить свой маленький бизнес, но она все зачеркнула.

— Вероятно, она все это считала неважным, такое тебе никогда в голову не приходило? — Тайлер поцеловал ее и двинулся к выходу. Он чувствовал, что что-то не так, но не хотел давить на жену. — Приходи спать.

Клер встала из-за стола и подошла к противоположной стене, где в ее маленьком кабинете располагались книжные полки. Там стояли все ее кулинарные книги. Одна из полок была целиком отдана под дневники бабушки Мэри — маленькие и тонкие, размером с небольшой блокнот. И у всех у них были черные обложки, за исключением нескольких красных; видимо, бабушка Мэри покупала их, когда в магазине не оказывалось черных. Все они были пронумерованы с внутренней стороны обложки, так что Клер знала, в каком порядке они должны идти — хроника жизни ее бабушки в рецептах и советах по садоводству, время от времени перемежаемых заметками о погоде или о том, что бабушка в тот день надевала. О людях в ее дневниках не было ни одного слова, но по записям о готовке Клер могла сделать выводы о тех или иных крупных событиях, имевших место в жизни бабушки Мэри. К примеру, в дневнике под номером шестьдесят четыре та начала писать о шоколадно-желейном торте и примочках, снимавших зуд при ветрянке, из чего Клер заключила, что примерно в это время в доме появились две ее внучки.

Клер взглянула на форзац дневника с именем Карла. Номер семнадцатый. Она отсчитала нужное количество корешков и поставила дневник на полку к остальным. Потом провела пальцем по тонким корешкам. Всего их насчитывалось сто десять. Номера третий, девятый, двадцать седьмой и тридцать первый отсутствовали — как и все те, которые следовали за номером сто десятым, — видимо, надежно спрятанные в разных уголках дома.

Ее рука скользнула обратно к дневнику с именем Карла, но вместо него она вытащила соседний, следующий в хронологическом порядке. Дневник номер восемнадцать, если ей не изменяла память, содержал простые рецепты — без всяких цветов: ни тебе тюльпанов, ни фиалок, ни дягиля. Только то, что можно приготовить из самых обычных ингредиентов, имеющихся в любом доме. Клер всегда думала о нем как о дневнике того периода, когда Мэри вернулась к основам.

Она открыла дневник; там, на самой первой странице, был записан рецепт инжирно-перечного хлеба.

Клер улыбнулась: это навело ее на мысли о сестре. И внезапно слова, которые Сидни произнесла днем, обрели смысл. «Дело в тебе, а не в саде».

Еда — это всего лишь то, что ты выращиваешь, а рецепты — просто слова, записанные в блокноте.

Все они — ничто, пока не попадут в руки к нужному человеку.

И вот тогда-то и рождается настоящая магия.

На следующее утро Клер начала печь еще затемно. Вся кухня была заставлена мисками с оставленным подниматься тестом, и чем больше Клер пекла, тем больше ей казалось, что хлеб в духовке размножается сам собой. Каждый раз, открывая духовку, она вынимала больше батонов, чем ставила. В воздухе кухни висела белесая мучная пыль и пахло дрожжами.