После отъезда в колледж Пайтон сильно повзрослел, но дружескими отношения братьев назвать по-прежнему было нельзя. Порой Джошу казалось, Пайтон прекрасно понимал, что делает, когда вместо того, чтобы пойти учиться в Нотр-Дам, как их дед, он поступил в Технологический институт Джорджии, а вместо того, чтобы изучать бизнес и взять на себя управление «Мэттисон энтерпрайзис», как того хотел их отец, в следующем году намеревался пойти в юридическую школу. Он знал, что может этого не делать: это сделает Джош.

Все это подразумевалось как нечто неизбежное, и Джош не имел ничего против — пока летом не оказался в «Мэттисон энтерпрайзис» на стажировке. Это был настоящий кошмар. В офисах не было даже окон. И впервые за все время в голову ему пришла мысль, насколько ненормально то, что они производят свои дома целиком на заводе. Возможно, все было бы по-иному, возводи они дома более традиционным способом, на солнце. Это же все было так… так индустриально. Все ходили вокруг с бледными индустриальными лицами. А он задыхался. Все лето он не мог дышать.

В дверь его комнаты постучали. Джош поспешно сунул записку под подушку, и в ту же секунду в комнату заглянула Джоанна, их верная экономка. За последние несколько лет волосы у нее успели поседеть, но по-прежнему были прямыми и неподвижными. В детстве Джош с Пайтоном считали, что она заливает их мебельным лаком.

— К тебе пришли, — сообщила Джоанна.

— Кто?

Экономка сморщила нос:

— Уэверли.

Джош поспешно вскочил и, протиснувшись мимо Джоанны, сбежал по лестнице. Потом, скользя в носках на мраморном полу, подбежал к двери и открыл ее.

На крыльце стояла мать Бэй.

На ней были джинсы и подбитые мехом мокасины, которые выглядели как домашние тапочки. В ее распущенных волосах в морозном утреннем солнце полыхали огнем странные рыжие пряди.

— Миссис Хопкинс, — сказал Джош.

— Можешь звать меня Сидни, — без улыбки произнесла она.

Он приоткрыл дверь.

— Проходите.

— Нет, спасибо. — Она сделала шаг назад. — Лучше выйди сюда.

Джош вышел на крыльцо прямо как был, в одних носках, и закрыл дверь на глазах у Джоанны; та стояла на верхней ступеньке лестницы и, нахмурившись, смотрела на него.

— Почему вы пришли?

Сидни сунула руки в карманы своего короткого клетчатого плаща.

— Джош, я тебя не знаю. Не знаю о тебе ровным счетом ничего. Знаю только твоих родителей со времен нашей учебы в школе. И должна признать, то, что я думаю о них, нелучшим образом влияет на мое мнение о тебе. Твой папа когда-то давно сделал мне очень больно. Я не позволю, чтобы то же повторилось с моей дочерью.

Она устремила взгляд на лужайку перед домом; трава все еще была ярко-зеленого цвета, но теперь на ней не было никаких следов палой листвы. Накануне приходили сотрудники управляющей компании и убрали листья по всей округе, потому что сегодня Хеллоуин и никому не хочется, чтобы кто-то из пришедших за конфетами споткнулся и упал в богатом районе и потом подал бы в суд. Ведь это был бы скандал!

— Бэй вписывается в ваш мир ничуть не больше, чем в свое время я. Так что даже не пытайся.

— Я не хочу причинять ей боль, — очень серьезно сказал Джош.

Он действительно этого не хотел. В его намерения это никогда не входило.

— Я тебе верю, — ответила она, по-прежнему глядя на лужайку. — Честное слово.

Джош поймал себя на том, что смотрит на Сидни во все глаза. Какое сходство с Бэй! У обеих были одинаковые глаза, ярко-голубые, точно раскаленная в пламени сталь. Хотя глаза Сидни, несомненно, повидали куда больше. В их прищуре было больше скепсиса. Мать Джоша никогда не любила Сидни. Она вообще очень ревниво относилась ко всем, кто претендовал на время его отца или занимал его мысли. Папа был для нее всем. Если она разговаривала с Джошем, а в этот момент домой приходил папа, она умолкала на полуслове и шла к нему, точно подхваченная волнами, которые несли ее к морю. И папе это нравилось, точно так же как его брату Пайтону нравилось быть пупом земли. Таковы уж мужчины в его семье. Они всегда находились в центре внимания, разбивали сердца и не испытывали по этому поводу ни малейших угрызений совести. Бэй была милой и доброй — и слишком юной, чтобы причинить ей боль, которую она пронесла бы сквозь многие годы, как ее мать. У нее вся жизнь впереди. Жизнь необыкновенная, в этом он не сомневался ни минуты. Джош всего лишь умозрительно примерял на себя идеи, которые она заронила в его голову. На самом деле он никогда не принимал их всерьез. Наверное, он все-таки был истинный Мэттисон, взбалмошный и эгоистичный. Отвертеться от того, что ему полагалось сделать, никакой возможности не было. Ему ведь уже восемнадцать. Пора начинать вести себя как мужчина, как сказал бы его отец.

— Я больше не буду с ней видеться. Даю слово.

Сидни рассмеялась. Потом повернулась к нему и сказала:

— Ох, давай не будем разводить мелодраму. Это только сделало бы всех вокруг несчастными. Включая меня и ее отца.

— Я вас не понимаю.

Джош обхватил плечи руками, ежась от пронизывающего холода. Он выскочил на крыльцо в одних шортах и футболке.

— Я не могу принимать решения за тебя. И не могу заставить ни тебя, ни мою дочь учиться на моих ошибках. Я могу лишь предоставить тебе выбор. Существует другой вариант. Твой отец никогда его для себя даже не рассматривал. А ты мог бы.

— И что же это за вариант?

— Бэй не может жить в твоем мире. Зато ты можешь жить в ее. Если решишь, что ты этого хочешь, приходи сегодня днем на нашу вечеринку в честь первых заморозков в сад Уэверли. Мы странная семейка, но мы любим друг друга. Если хочешь к нам присоединиться — добро пожаловать. — Она похлопала его по плечу. — А теперь иди в дом, пока не окоченел.

Он стоял и смотрел, как она шагает к своему «мини-куперу». Она готова уже была сесть в машину, когда Джош окликнул ее:

— Сидни! Что побудило вас прийти сюда?

— У меня осталось не так много возможностей спасти ее от горестей. Времена, когда я заклеивала ей пластырем разбитые коленки и рассказывала на ночь сказки, уже почти прошли. Но сейчас я могу все поправить простым «добро пожаловать».

Она села в машину и уехала, а Джош вдруг поймал себя на мысли: неужели это действительно так просто? Выбрать себе жизнь?

Может, не обязательно позволять другим решать за тебя, каким станет твое будущее? Может, ты имеешь право сам выбирать свой путь?

Может, любовь — это не что-то такое, что случается с тобой помимо твоей воли? Может, это что-то такое, во что ты бросаешься как в омут с головой?

Может быть — ведь может же такое быть? — все это твой самостоятельный выбор?

Чуть позже в дом Уэверли приехал Генри, и они с Тайлером вынесли в сад большой стол и разномастные стулья, предусмотрительно поставив их там, где яблоня не могла до них дотянуться.

Затем прибыли Эванель с Фредом, и они все вместе принялись носить еду из дома в сад. В первую очередь, конечно, инжирно-перечный хлеб. Лазанью, приготовленную в миниатюрных тыковках, и грильяж из тыквенных семечек. Суп из жареного красного перца и пряные картофельно-карамельные лепешки. Кукурузные маффины, шарики из попкорна на коричневом сахаре и десяток кексиков с разноцветной сахарной глазурью, искрящейся, точно изморозь, ибо какие же заморозки без изморози? Грушевое пиво и гвоздично-имбирный эль в темных бутылках ждали своего часа в ведре со льдом. Они ели и ели, и чем больше съедали, тем больше, казалось, на столе оставалось еды. Булочки, клюквенный сыр и грецкие орехи появлялись из ниоткуда сами собой, когда они решали, что попробовали уже все.

Они смеялись и болтали обо всяких пустяках, потому что это было облегчение — быть в силах и в настроении болтать обо всяких пустяках.

Когда начало смеркаться, послышались голоса ребятишек, собиравших конфеты. Дом Уэверли все они обходили стороной: кто знает, какие сладости могла дать им Клер? Что-то, что сделало бы их пугающе честными, или что-то, что заставило бы их слушаться родителей? Нет уж, спасибо, думали они. Лучше «марсы» и «сникерсы».