Записку. Пожалуй, ни в какую другую пору жизни записка не была явлением столь могущественным, никогда изложение твоих чувств в письменном виде каким-то магическим образом не делало их столь реальными, никогда ожидание ответа не становилось столь мучительным, растягиваясь на тысячелетия.

Бэй отбросила подушку и, навзничь упав на кровать, уставилась в потолок. Много лет назад она оклеила его потрепанными обложками от книг, купленных когда-то на распродаже старья в библиотеке. Она перечитывала одну и ту же книгу сотни раз, повсюду таская ее с собой в рюкзаке, пока страницы не начинали рассыпаться, а обложка отваливаться, и тогда она приклеивала ее к потолку, где могла смотреть на нее, точно вспоминая хороший сон.

— Я увидела его, увидела по-настоящему, в первый учебный день и сразу поняла, что мое место рядом с ним.

Надо же было ей из всего того, что она могла унаследовать от Сидни, получить именно эту способность.

— Ох, Бэй.

— Я не понимаю, что в этом такого плохого.

Сидни опустилась на кровать рядом с ней и, взяв подушку, которую отбросила Бэй, сунула ее себе под спину. Немного помолчала, собираясь с мыслями, потом произнесла:

— Дело в том, что в старших классах я встречалась с отцом Джоша.

Бэй тут же уселась прямо.

— Мы с ним не просто встречались. Мы были неразлучны. Это длилось три года. Я любила его так сильно, как никого прежде. Но я любила и то, что давало мне положение его девушки: я была частью его компании, меня принимали. Мы говорили о свадьбе. Я могла часами мечтать вслух о том, как мы поженимся и будем жить в особняке Мэттисонов.

— И что произошло?

— Он порвал со мной в день выпуска. Знаешь, что он сказал? Он сказал: «Я думал, ты все понимаешь». В роду Мэттисонов все мальчики идут по стопам своих отцов. Они работают в семейном бизнесе. И женятся на девушках из хороших семей. Я к числу таких девушек не принадлежала. Поэтому-то я и уехала из Бэскома. Он разбил мне сердце, но еще хуже было то, что он разбил мою мечту жить жизнью нормального человека. Я решила, если здесь нормальной жизни мне не видать, я найду ее где-нибудь в другом месте. Но у меня ничего не вышло.

— Так вот почему ты уехала?

Сидни кивнула.

— Почему ты никогда мне об этом не рассказывала?

Сидни протянула руку и коснулась щеки Бэй, все еще розовой от холода, что придавало ей сходство с китайской фарфоровой куклой с намалеванным красками румянцем.

— Наверное, считала, что причины моего отъезда не так важны, как причины возвращения.

Бэй посмотрела на Сидни, как будто впервые увидев мать взрослыми глазами. Она была так близка, что Сидни чуть не расплакалась. В последнее время она стала слишком сентиментальной.

— Я столького о тебе не знаю, — сказала она.

Сидни знала, что однажды этот день настанет, просто надеялась отложить его еще на пару-тройку лет. Хотя бы пока Бэй не исполнится двадцать.

— Ну, спрашивай, — произнесла она обреченно.

Бэй поджала ноги по-турецки и устроилась поудобнее.

— Хантер-Джон Мэттисон был у тебя первым?

— Да. Дальше?

— Сколько лет тебе было?

— Больше, чем тебе. Дальше?

— Какой была твоя мама?

Этого вопроса Сидни не ожидала. Немного подумав, она ответила:

— Я не очень хорошо ее помню. Она тоже уехала из Бэскома, когда ей было восемнадцать. Потом на время вернулась, беременная мной на девятом месяце. Клер тогда было шесть. Еще через несколько лет она снова уехала, на этот раз уже навсегда. Она была очень неуравновешенным человеком. Эванель однажды сказала, это потому, что она съела яблоко с яблони на заднем дворе и увидела самое главное событие в своей жизни. Она увидела, как погибнет в ужасной автокатастрофе, потому и творила бог знает что, как будто пыталась устроить что-то еще более грандиозное, чтобы это оказалось неправдой.

— Она съела яблоко? — Бэй невольно поморщилась. — Никто из Уэверли не ест яблок!

— Я не знаю, правда это или нет, солнышко. Я никогда особенно не верила в эту историю. С ней дело обстоит точно так же, как и со многим касательно нашей семьи. Это слух. Миф. Думаю, у нее могли быть какие-то проблемы с психикой. Все время, что я ее помню, она была неестественно возбуждена, а если не возбуждена, то в депрессии. А бабушка Мэри старалась дать нам с Клер все, что могла, но она была своеобразная женщина.

Бэй принялась теребить концы своих длинных волос, заплетая их в косички.

— А какой магический дар Уэверли был у нее?

— Мы с Клер как-то говорили об этом. Мы не знаем. — Сидни пожала плечами.

— Это все, что ты о ней помнишь?

— У меня есть одно странное воспоминание о ней. Забавно, но я, кажется, никому о нем не рассказывала, — со смешком отозвалась Сидни. — Я тогда была совсем маленькая, года, наверное, три или четыре, и сидела на траве, не знаю точно где, видимо в саду, потная и зареванная, потому что упала и ободрала себе локоть. Мама присела передо мной на корточки и попыталась утешить. У нее ничего не вышло. Чем больше внимания я получала, тем громче рыдала. В детстве я была склонна… устроить драму на ровном месте.

Бэй улыбнулась, как будто с тех пор мало что изменилось.

— В общем, я помню, как она сказала мне: «Смотри-ка сюда». Она разжала кулак и показала мне ладонь, но там ничего не было. А потом она подула на ладонь, и ледяные искорки взвились в воздух и осели на моем лице. Они были такие мягкие и прохладные. — Сидни коснулась ладонью щеки, погруженная в воспоминания. — Я представления не имею, как она это сделала. Это случилось в разгар лета. Я так поразилась, что даже плакать перестала.

Бэй слушала словно завороженная, как будто Сидни рассказывала ей сказку. Что, в общем-то, было недалеко от истины. Сказку про Уэверли.

— Кто твой отец?

— Я не знаю. Она никогда мне этого не говорила. Клер тоже не знает, кто ее отец. Но мы почти уверены, что это разные люди.

— Как бабушка Мэри относилась к тому, что ты встречаешься с Хантером-Джоном Мэттисоном? — спросила Бэй, вдребезги сокрушив надежду Сидни на то, что эта тема исчерпана.

Сидни сделала глубокий вдох, пытаясь припомнить то, что так усердно старалась забыть. Потом потянулась к коробке с «Птичьим молоком», взяла одну конфету себе, а вторую протянула Бэй.

— Ей это нравилось. Мне кажется, в молодости она была немного тщеславна, и ей грела душу мысль о том, что ее внучка породнится с семейством Мэттисон. Думаю, она выучила Клер так отменно готовить отчасти из примерно тех же соображений. Мы — ее преемницы, хорошо это или плохо.

— Джош не такой, как они все, — убежденно произнесла Бэй.

Сидни посмотрела дочери в глаза с серьезным видом, подчеркивая значительность того, что собиралась сказать.

— Я всегда подталкивала тебя пробовать все новое, не ограничиваться рамками нашего наследия Уэверли. Но ты неизменно бросала мне ответный вызов. Не было такого момента, когда бы ты не была абсолютно уверена в том, кто ты такая и где твое место. И я не хочу, чтобы какой-то парень отнял у тебя это. Не хочу, чтобы кто-то заставил тебя поверить в то, что ты другая, а потом отнял у тебя эту веру со словами: «Я думал, ты все понимаешь».

— Я не могу заставить его испытывать ко мне те же чувства, что я испытываю к нему. Я это понимаю, — сказала Бэй. — Но я совершенно точно знаю, что должна так или иначе присутствовать в его жизни. А он — в моей.

— Если ты должна присутствовать в его жизни, почему он встречается с тобой украдкой? — поинтересовалась Сидни. — Почему бы ему не делать это в открытую?

Бэй молчала, упрямо вздернув подбородок. Эта картина была Сидни отлично знакома. Она всегда вздергивала так подбородок, когда кто-то ставил под сомнение ее здравый смысл.

— Бэй, одно я тебе могу сказать совершенно точно: Джош знает про нас с его отцом. Он знает — и все равно это делает. Пока его родителей нет дома.

— Он не такой, — снова повторила Бэй.

— Поживем — увидим, — сказала Сидни. — Но больше никаких тайных свиданий по ночам.