Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

«Стефан, Божьей милостью король Польский, великий князь Литовский, Русский, Прусский и проч., старосте Оршанскому Филону Кмите. Ознаменуем тебе, иж на тот час, за ласки Божьи, с королевою её милостью панею малжонкою нашею есмо в добром здоровье.

При том ведати тебе даём, иж посланцы наши от великого князя Московского пришли...»

Душой, усталой от нечаянных предательств и сомнений, Филон Семёнович глубже других постиг, что родина его поворотила на новый, верный путь. С синим днепровским льдом ушли предчувствия и страхи последних лет, видение московской глыбы, нависшей над Литвой. Стефан Баторий выступал с речами и грамотами так воинственно, с таким сознанием своего права и силы, что им прониклись даже настороженно относившиеся к нему литовцы. Сейм, закончившийся перед самой Пасхой, разрешил последние сомнения.

Как обещал король, все вопросы на сейме обсуждались «возле войны». Решение воевать с Москвой, а не с татарами определилось всем ходом истории последних десятилетий. Речи на сейме король произносил у карты, наглядно показывая, как, овладев Балтийским побережьем, Москва задушит Речь Посполитую... Для самых недальновидных и туповатых делегатов было предложено такое объяснение: татары бедны, прибытка от разорения Крыма никакого, а между тем придётся столкнуться с сильной Турцией; у московитов нет союзников, отвоевать же у них можно целую страну Ливонию, северную житницу с богатейшими торговыми городами. Наконец, в узком кругу, в беседе с аббатом Лаурео, король сказал, что воевать намерен не за Ливонию, а за саму Москву! «Стоит взять Полоцк и Смоленск, за ними Псков — и дорога на Москву открыта». Предназначалось это заявление для Папы Римского или Баторий действительно так думал, Господь ему судья. Но и за чрезмерность притязаний Кмита любил нового короля.

Тем больше возмущало Кмиту, что усилия короля и даже постановление сейма встречали сопротивление южной шляхты. Шло уже лето, а военные налоги поступали медленно. Сейм разрешил ввести новую поземельную подать и пошлину — восьмую долю со стоимости каждой проданной бочки пива. В июне пошлину пришлось уменьшить до одной двадцать четвёртой доли. Канцлер Замойский с трудом уговорил несогласных внести хотя бы часть денег, ибо в Германии уже набирались драбы и гофлейты, из Трансильвании спешила дружина короля, даже запорожцы готовы были забыть казнённого Подкову, ежели им заплатят вперёд — по шесть коп грошей и по куску сукна на человека. Король добавлял собственные средства, его агенты метались по империи и Франции в поисках займов... Деньги не успевали собираться в казну, как тут же растекались по рукам.

И всё же Кмита по пограничным замкам видел, как оживились и подтянулись воинские люди. Пешие драбы, выполняя указ короля, являлись на службу в одежде одинакового покроя, гофлейты полностью снаряжались за собственный счёт, не отягощая казну. Ротмистры строго следили, чтобы кони у гофлейтов были сильными, в набор оружия входили панцирь, шишак, копьё и сабля. Не худо иметь короткую пищаль, но это уж как получится. Пушкари в Вильно лили орудия по чертежам Батория.

На Троицу к Филону Семёновичу в имение Смольяны заехал знатный и дорогой гость — Остафий Волович. Теперь они во всём сходились с Кмитой. В Литовской раде трудно было найти более убеждённых противников Москвы. О чём только они не переговорили за три дня, что только не обсудили и всерьёз, и с потаённой насмешкой, начиная с изысканий виленских учёных о Пелемоне, кончая затруднениями князя Полубенского.

Учёные мужи, рассказал Волович с обычной своей улыбкой, не поддававшейся истолкованию, заново изучили древние сказания и сочинения, в коих доказывалось, будто литовское дворянство произошло от Пелемона, племянника императора Нерона. Спасаясь от своего тирана дяди, Пелемон с малой дружиной забрался в болотистые леса южнее Вильно, затем разведал плодородную долину Немана, полюбил эту суровую и неожиданно ласковую землю и поселился здесь, заставив местных жителей платить ему дань. Отсюда и вольнолюбие литовских панов, и воистину княжеская гордость, как память о высоком происхождении от древних римлян... Пример — князья Полубенские, чьё происхождение от Пелемона подтверждается документально...

— Предитор, — не сдержался Кмита при упоминании о Полубенском.

Волович с охотой сменил тему. После скандальной истории в Ливонии он требовал суда над Полубенским, но паны радные не захотели ссориться с многочисленными родичами князя Александра и стоявшей за ними южной шляхтой. По совету канцлера Замойского король принял на веру письменное оправдание Полубенского, поданное в форме дневника. Он был составлен задним числом и, как считал Волович, не без участия князя Курбского, известного словоплёта. Благо они были теперь дальними родичами — десятая вода на киселе — через жену Курбского. Волович, давно подозревавший о тайных связях Полубенского с московитами, не смог собрать надёжных доказательств для королевского суда. В дневнике князя Александра были искусно запутаны даты, а свидетелями названы лишь те державцы, у кого тоже усы в русской сметане.

Беседы этих двоих, как будто заново сдружившихся руководителей литовской тайной службы ходили, как и на недавнем сейме, «возле войны». Только Волович считал первостепенной задачей добывание денег, а Кмита уповал на «рыцарство и шляхетство», коими издавна держалась литовская земля.

   — Гроши добывать придётся у той же шляхты, — вздыхал Филон Семёнович. — Шляхетству лепше саблю наточить.

   — У них добудешь... Я верную ведомость маю, что маркграф Анснахский да курфюрст Бранденбургский пообещали денег королю!

Волович со вкусом произносил знатные имена. Всё имперское и французское вызывало у него тёплое чувство родства, какого не может быть между Московией и Речью Посполитой. По убеждению Воловича, восточный и западный миры живут по разным законам. Вражда меж ними имеет иное содержание и истоки, чем между западными странами. Империя и Франция могут схлестнуться в самой жестокой драке, но в конечном счёте договорятся между собой. С русскими, как и с татарами, общей основы нет. В борьбе с Московией, считал Волович, можно пойти на любое вероломство, ибо нет ничего страшнее и горше, нежели «луп и контемпт — грабёж и унижение — от московского колпака», как говорил Сиротка Радзивилл. Дело даже не в ненависти к московитам — просто Остафий смотрел на них как на диковинное племя, жившее по чуждым и отвратительным законам, возникшим, очевидно, в недрах татарского господства. Племя, вероломное поневоле, по своей горькой исторической участи... И вот оно уже почти сто лет медленно и неотвратимо наваливается на Литву, теряющую то Смоленск, то Полоцк, а там и всю Лифляндскую землю. Одно теперь спасение — поддержка Запада.

   — Але у имперцев своих печалей мало? — подколол Кмита, догадавшись, что рада Литовская или её тайная служба задумали какой-то новый «фортель», на этот раз с западным соседом.

   — Только меж нами. Случай, пане Филон, к тем в руки идёт, кто по ночам не спит... Не чаял я, что некий немец, много лет назад заброшенный в Московию князем Полубенским, вдруг окажется в империи, чтобы там воду мутить в нашу пользу. Ты помнишь, верно, как гетман Радзивилл особым указом повелел Полубенскому некоторых своих душегубцев через границу пропущать? Кто сослужил нам, а кто пригрелся у московской печки, покуда не припекло...

   — Да что за человек, пане милостивый? Я его знаю?

   — Слыхал ты про него... Генрих Штаден. Опричник, на Москве кабак держал.

   — О, то махляр зацный!

   — Он нам ещё послужит...

Генрих Штаден, войдя в доверие к маркграфу Георгу Гансу, мечтавшему об антимосковской лиге и должности адмирала объединённого балтийского флота, подал ему проект завоевания Московии с севера. Действительно, с запада Москва защищена многолюдными городами — Смоленском, Псковом; с юга русские давно наладили оборону против татар. А северные городки, по сведениям Штадена, запустели со времён опричнины и почти не укреплены, за исключением Вологды. Но и её великий князь, по-видимому, забросил, отказавшись от давней мысли сделать опричной столицей... Действуя с севера, можно использовать шведский флот для доставки союзных войск в Колу либо в устье Невы и оттуда уже почти беспрепятственно двигаться на Москву речным путём.

72
{"b":"598516","o":1}