– А что?! А почему нет-то?! Ну почему?! – слащаво и похабно стоял и скалился Николай, дорогой американской сигаретой затягиваясь, – коли коммунизм теперь не в почёте, а товарищей-гэкачепистов судят и травят как настоящих волков, или врагов народа. И если прежние советские равенство, братство и аскетизм с уравниловкой медным тазом накрылись – так, стало быть, по-другому жить и начнём, по-капиталистически. Нам, татарам, ведь всё едино – что водка, что пулемёт: лишь бы с ног сшибало!… Слуг себе заведём, Вадим, лакеев и шлюх длинноногих, молоденьких, которые нас за доллары как леденец оближут. Такую с ними карамболь закрутим, у-у-ух!!! Дадим им, сучкам продажным, жару! Эти шлюшки похотливые ещё от нашей любви взвоют! кипятком ссать начнут, в истерике биться! – умолять, чтобы их в покое оставили, не мучили сильно! Затрахаем их с тобой до смерти! Да-а-а?!… Грузинам и чеченам их трахать можно, видите ли, и в хвост, и в гриву, и в другие интимные места, а нам, русским хлопцам, нет. Почему, а? – ответь. Почему такая дискриминация по национальному признаку? – непонятно… Наших русских красавиц, подумай и ужаснись, Вадим, теперь одни только черножопые нацмены и трахают-то по притонам и кабакам, прямо-таки монополию на наших тёлок установили, взяли их будто в полон. А мы, хозяева-москвичи, ходим и облизываемся, слюнки пускаем, как дети малые завидуем им. Презервативы использованные собираем и трусики рваные по чердакам и подъездам, порно-кассеты смотрим и продаём, а по вечерам онанируем втайне и вырождаемся как мужики… Нет, всё, кончилось кавказское засилье на Святой Руси и сексуальное над нашими женщинами издевательство-рабство. Теперь мы сами с тобой развратничать и развлекаться станем, паря, сами своих девок любить! Хватит по ночам на койках лежать и дрочить как пацанам желторотым, “солод” напрасно гнуть. Хватит!

–…Ну, чего глядишь так смурно?! и чего стоишь, супишься?! Не доверяешь мне, да?! Зря! Ведь так оно всё и будет – увидишь, поверишь мне, поработав у нас с недельку. Особенно, первые денежки на руки когда получишь, а потом пойдёшь и с шиком потратишь их, – не на шутку разойдясь и разговорившись, блудливо улыбался сосед, на Стеблова лукаво посматривая. – Пердуны-коммунисты из Политбюро старую жизнь просрали-профукали – ну и х…р тогда с нею, тьфу на неё. Пропади она пропадом! Не надо, Вадим, не стоит сопли по прошлому распускать, плакаться и канючить. Последнее это дело, поверь, не достойное мужиков настоящих. Давай уж лучше с тобой новую жизнь попробуем взять под уздцы, как меня мой брательник учит. И на гребне её мощной волны попробуем на самый верх вознестись – чтобы хозяевами, а не рабами стать, господами, а не лакеями… Мы с тобой ещё очень молоды, Вадим, и, слава Богу, здоровы. Поэтому, можем всего добиться, коль того захотим. Главное, не зевать, не ждать у моря погоды. И побыстрее начинать крутиться, пока другие ещё не чухнулись, ещё в раздумье находятся. Вот и надо лучшие куски успеть себе отхватить, пока страна ещё лежит на печке и животы чешет…

– Обратной дороги нет, и не будет – пойми, – завершил Николай ту памятную возле музея Ленина беседу. – Нового Иосифа Виссарионовича Сталина России ещё долго ждать и молить придётся. Глыбы, подобные ему, титаны-строители раз в столетье рождаются… Да и не надо ничего строить-то пока, Вадим, – вот в чём главная штука-то заключается. За семьдесят прошлых лет такого уже понастроили деды и родители наши! – что страшно становится! Хватит!… Пусть лучше уж измученный и измождённый русский народец от прошлого Имперского велико-державного строительства пока отдохнёт, десяток-другой годков попьянствует, дурака поваляет, силёнок себе накопит, на завалинке сидячи. И это надо, согласись, – посидеть в тишине и отдохнуть, сил набраться… А потом уж видно будет, куда выгребать, и чем нам всем в будущем предстоит заниматься…

В общем, соблазнившись такой вот перспективой радужной и захватывающей, и особливо-денежной, 33-летний кандидат физико-математических наук Вадим Сергеевич Стеблов и начал в конце 1991-го года новую вольную жизнь в качестве бизнесмена, торгаша сигаретами, пивом и жвачкой, которая – жизнь, понимай, – ему на первых порах очень даже заманчивой и стоящей показалась.

И то сказать: свобода действий полнейшая, которой его ещё не уволившиеся сослуживцы-инженера могли только лишь позавидовать. И ни тебе начальства нудного и привязчивого и пустопорожних планов; ни пессимизма хронического и хандры; ни опостылевших душных и тесных комнат, коридоров, курилок, испытательных Стендов и АЦК, под завязку забитых, как банки со шпротами, ошалевшими от скуки бабами и мужиками в белых крахмальных халатах. Сотрудниками и сотрудницами Филиала, то есть, молодыми и старыми, обыкновенными и блатными, образованными и безграмотными, всякими, не знающими, чем себя целый день занять и как убить время, представляете! Отчего все они становились совершенно дикими и несимпатичными день ото дня от хронического безделья и безысходности, от осознания собственной пустоты и ненужности впереди, никчёмности. И, как следствие, – нервными, злыми и агрессивными, невыносимыми для других, некоммуникабельными, галдящими как голодное зверьё, и только кости друг другу перемывающими. Со стороны за ними наблюдать было и больно, и мерзко, и чрезвычайно противно…

А тут, в коммерции, не так: тут изначально всё было разумно, правильно и достаточно справедливо устроено, по чести и по уму. Бездельников и захребетников в торговом деле не могло быть в принципе, как и в любой частной лавочке, маленькой или большой, посреднической или производственной: хозяин денежки никому просто так платить не станет, нахлебников у себя держать. Это – основа основ бизнеса, золотое правило его: не плодить дармоедов.

И не мозоли тут люди друг другу глаза, не надоедали, не портили настроение сплетнями, склоками и каждодневным присутствием – потому что друг друга не видели почти, не пересекались, и мало совсем общались и разговаривали. Некогда было, и незачем. Не до того. Приехали, получили рано утром товар на складе – и на улицу, в центр Москвы: работать самостоятельно, без кнута, прибыль хозяину и себе добывать, кусок хлеба. И любоваться попутно столичными пейзажами и красотами, которых не увидишь из окон НИИ, как ни пытайся.

А на улице хорошо – солнечно, светло и вольготно. Там людишки вокруг тебя проворными толпами крутятся, как бестолковые куры возле зерна снуют. И все перед тобой лебезят и расшаркиваются как перед представителем новой жизни, до которой многие не доросли, которую ещё просто боятся. Но, однако же, чувствуют и её громкую твёрдую поступь на горизонте, и неизбежный её приход… Оттого-то и поглядывают на тебя с уважением – молодого, красивого и богатого, не испугавшегося тёплое место на шумную улицу променять, с её непредсказуемостью, капризами погоды и криминалом. Ты для них – первопроходец отчаянный, удалой, открыватель “новых земель”! – как какой-нибудь храбрый казак из Ермакова войска или из свиты доблестного воеводы Хабарова, как тот же Миклуха Маклай или Афанасий Никитин. Как и они в своё время, ты всё бросил, собрался тихо, самостоятельно; потом с женою, с семьёй попрощался – и в путь. А там – будь что будет, как говорится.

«Поживём-де по-нашенски, по-древнерусски: широко и привольно, со смыслом, – в дверях озорно будто бы улыбнулся всем, и потом добавил глубокомысленно: – Не таракан же я, в самом деле, не гнида порточная, не упырь, чтобы за печкой всю жизнь просидеть-промаяться, не принеся никому никакой выгоды, пользы, добра. А как умирать-то тогда, скажите, посоветуйте, люди, с такими чёрными мыслями и настроением, и скотским житьём-бытьём?! Да ещё и к себе самому презрением?!… Нет уж, извините, как говорится, и поймите правильно. Не осуждайте, не поминайте лихом, милые мои родители, родственники и друзья. И простите, если сможете, за всё, за всё – за слёзы будущие и печаль, и долгую и изматывающую разлуку. А я поеду смысл жизни для себя искать и голубке-душе успокоения и комфорта».