— Тут нашего брата собралось десять тысяч!.. — гордо рассказывал другой. — Десять тысяч!..

— А мабуть и больше... — поддержал третий.

— А мабуть и больше... — согласился второй.

— На Коренево шли густым сплошняком, як тая хмара...

— Верно... Всю степь закрыли...

— Немец как вдарит оттуда!.. — рассказывал первый, пожилой партизан, гудя низким баском и лохматя бороду. — С пушек, с пулеметов, с винтов!.. Ну, думаем, теперь пропали!.. Так и режет, так и косит!.. Ну нет!.. Не такой мы, браток, народ!.. Не-ет!.. Как всей громадой шли, так на гадов и налетели!.. Ох, и вой же стоял, ох, и грохотало же кругом!.. Передние ряды сразу, как колосья, полегли, а которые подальше — теи врассыпную. Кто куда, будто крысы от кота!.. Наших тоже немало легло, но станцию взяли!.. Враз взяли!.. А уж оттуда — и вправо, и влево, тоись и на Рыльск, и на Суджу, и опять же — тут кругом!.. Зараз сами бачите!.. Большую силу тут опрокинули, дуже большую!.. От мы якой народ!.. — заключил он, горделиво расправив бороду. — Украински партизаны!..

Штаб объединенной партизанской армии стоял в Кореневе. Туда и отправились оба отряда.

Здесь кишмя-кишел вооруженный народ, шумно передвигались батареи, скрипели обозы, дымились походные кухни, прибывали и отбывали воинские части. От станции во все стороны тянулись провода полевого телефона, мчались верховые связисты, подходили под конвоем группы пленных, стояли телеги с больными и ранеными.

В штабе, утопая в махорочном дыму, за письменными столами сидели вооруженные партизаны, носились, звеня шпорами, быстрые ординарцы, стучали машинки и телеграфные аппараты, звенели телефоны. В дыму трудно было разобрать лица штабистов, сразу нельзя было понять, с кем надо говорить.

Нетерпеливый, горячий Михайленко почувствовал себя в штабе, как рыба, выброшенная волной на песок. Зеленые глаза его зло глядели на письменные столы, машинки, аппараты, лица штабистов.

— Пидемо!.. — потянул он Остапа за рукав. — Мы як-небудь и без штабов разчухаемся...

— Постой, — строго заметил Федор, — надо получить указания.

— Мне не надо!.. — все больше сердясь, огрызнулся Михайленко. — Без указов обойдусь.

И направился к выходу.

— Стой!.. — нагнал его Федор. — Подчиняйся дисциплине!.. Что ты здесь анархию разводишь?..

У Михайленко свело челюсти и побелели губы. Зеленые глаза его стали еще зеленей и вспыхнули огнем безудержного гнева. Он рванулся к Федору, сделав рукой движение, чтобы хватиться за кобуру.

— Постой ты, скаженый! — вырос между ним и Федором огромный Остап. — Погоди, слушай меня...

— Пусти!.. — пытался еще вырваться Михайленко, — сам без вас повоюю... Не треба мне штабов!

Но Остап, ласково обняв его, успокаивал:

— Не бесись, Степан... Теперь весь курс дела переменяется... Теперь без штабов нельзя...

— В чем дело, товарищи? — обратился из-за стола какой-то бородатый партизан, и Остап сразу, по голосу, по интонации, узнал одного из тех, кто в Киеве рассказывал весенней ночью об Украине, о немцах, о гетмане.

— Видите ли... — приблизился к нему Федор.

И вдруг, коротко вглядевшись друг в друга, оба одновременно рассмеялись:

— Федор!..

— Николай!..

Они дружески расцеловались и сразу приступили к делу.

— Откуда?

— Вот, видишь... Не узнаешь его?..

— Нет.

— Тот самый гайдамак... Помнишь, в Киеве... У казармы...

— Ну?..

— Он, Остап Оверко, такой отряд поднял — первый класс!

Остап смущенно подал руку.

— А я вас сразу опознал... По голосу...

— А это, — продолжал Федор, — товарищ Михайленко, тоже командир отряда... Тоже, можно сказать, первый сорт... Сейчас доложу об них обоих — какие будут ваши приказы?

— Садись! Коротко докладай! И вы, товарищи командиры, садитесь. Не на что? Ну, уж простите — придется маненько постоять.

Быстро, на ходу, на полуслове схватывал бородатый все, что говорил Федор. Он смотрел внимательными, понимающими, хотя и очень усталыми, воспаленными глазами и, слушая, часто повторял местное: «Добре... добре...», изредка срываясь на свое «ладно».

Через полчаса вышли из штаба, а через три, дав короткий роздых людям и лошадям, вышли из Коренева, взяв направление на северо-восток.

Остап и Михайленко получили из штаба приказ — мешать, совместно с другими отрядами, возможному продвижению неприятельских частей, заходящих с северо-запада в тыл партизанского фронта Рыльск — Коренево — Суджа.

Уже за Благодатным, не доходя Износкова, узнали, что недалеко, к северу, у большого шляха, левее железной дороги Коренево — Льгов, появились большие немецкие силы.

Отряды продвигались осторожно, высылая все время далеко вперед разведку.

Временами, в разных, направлениях слышалась то приглушенная артиллерийская канонада, то пулеметная и ружейная стрельба. Одна из разведок донесла, что неподалеку идет ожесточенный бой между немцами и каким-то партизанским отрядом.

— Верстов пять по ций дороге... — захлебываясь, выкладывал Сергунька. — А там свернуть улево... Сразу за яром... Немцев много... и конных и пеших... Наших прижали до самого яру... Дуже бьют их...

— Ну, як?.. — спросил Остап Федора и Михайленко.

— Итти! — коротко сказал Федор.

— Рысью — а-арш!.. — ответил командой Михайленко.

— А-арш!.. — повторил за ним сразу повеселевший Петро.

Лошади несли быстрой рысью — то вылетая на возвышенное место, то снова спускаясь под гору.

— Первым отрядом командует Петро!.. — на ходу кричал Федор. — Вторым — Михайленко! Общее командование передается Остапу!

— Не будет этого!.. — резко бросил Михайленко.

— Не бесись, Степан!.. — подъехал к нему вплотную Федор. — Слышишь, не бесись!.. Надо об общих интересах думать...

— Ступай ты к чортовой матери!.. — рассвирепел Михайленко. Круглые глаза его стали зелеными, лицо побелело. Он злобно посмотрел на Федора, хотел еще что-то сказать, но гнев стянул петлей его горло. Он только раскрыл широкий рот и, словно задохнувшись, жадно глотнул воздух.

— Стой, Степан... — тихо сказал ему Остап. — Ты меня послухай...

— Не подчинюсь!.. — крикнул Степан. — Хватит, наподчинялся!.. Не тое время!..

Он бешено задергал поводья, вздыбил испуганного коня и вдруг, подняв высоко руку, сверкнув вспыхнувшими огоньками круглых зеленых глаз, яростно крикнул:

— Отряд, за мной!..

И пустил вскачь ошалелого коня. За ним, не отставая, с криком и свистом помчался отряд. Видно было, как они, стремглав взлетев на подъем, лихо скатились по ту сторону и на минуту скрылись из глаз.

— Ой, добрый мужик!.. — вырвалось у восхищенного Петро. — Скаженый вояка!.. Вроде меня...

— Честный партизан... — задумчиво сказал Остап. — Тилько дуже бешеный...

— «Честный»!.. — передразнил Федор. — Сукин сын, анархист... Свое паршивое «я» на первое место ставит. — И он раздраженно сплюнул.

Отряд шел все той же рысью, но, отягченный орудиями, далеко отстал от скрывшегося из виду Михайленко.

Вскоре послышались глухие хлопки недалеких выстрелов, стали долетать неясные вспышки криков, едва уловимого шума. И сейчас же вслед за этим с холма увидели верстах в двух темнеющую горсть спешенных конников, зажатую серой подковой немецких стрелковых цепей. Партизаны, осторожно поднимаясь, перебегали вперед, но тотчас же пулеметная очередь и залпы винтовок отбрасывали их назад.

— Ставь орудия!.. — коротко приказал Остап. — Картечью по цепям!

Сергунька вдруг яростно закричал:

— Стойте, стойте!... Бачьте!

— Стой! — положил! Остап руку на плечо Опанаса.

— Смотри, что делает... — взволнованно говорил, глядя в бинокль, Федор.

Все напряженно смотрели на место боя.

Свернув неожиданно с невидимой отсюда дороги, в тыл немецких цепей стремительно врезался отряд Михайленко. Сверкая шашками, поднимая на дыбы коней, партизаны бешено рубили завертевшихся немцев.

Но неожиданно из-за ближнего холма вырвался, видимо, нарочно припрятанный немецкий полуэскадрон и также понесся в атаку.