За семь верст гнали лошадей в ближайшее село, привезли знакомого фельдшера.
Фельдшер обжигал над огнем узкие ланцеты и говорил Остапу:
— Заражение крови у нее... плохо очень... Я расширю рану и прочищу... Иодом ее смажу... А там — все зависит от организма... Может и выживет...
Петро носился на рыжем своем жеребце по взбаламученному лагерю и передавал приказы Остапа.
Запрягали лошадей, выстраивали обоз, на выходе из леса вытянулась двумя длинными шеренгами пехота, четырехугольником темнела конница, в хвосте застыла батарея.
Остап молча стоял у черной брички, на которой лежала безучастная Ганна. Она больше не металась, не стонала и, казалось, спокойно уснула. Он наклонился над ней и долго, неотрывно всматривался в лицо ее, освещенное скупым мигающим светом железнодорожного фонаря.
Он смотрел на большой чистый лоб, на ровную линию носа, на чуть раскрытый маленький рот, на беспомощный белый подбородок, и чувство огромной, безмерной, невместимой нежности наполняло его грудь.
Он взял ее руку, горячую, безвольную, прижал ее к своим глазам, к груди, ко рту:
— Ганну... Ганнуся...
Кто-то взял его за плечо.
Он обернулся.
Петро, держа под уздцы лошадей, свою и его, тихо сказал:
— Пора. Садись.
На бричку сели Назар и Горпина. Тихо поехали вперед. Пристали к хвосту обоза.
Мимо них промчались Остап и Петро. И через минуту где-то уже далеко впереди раздалась команда Остапа:
— По коням!..
В предрассветной зеленой темноте, топая, скрипя и дребезжа, глухо двинулась колонна, плотно трамбуя широкую лесную дорогу.
Вышли из леса вдоль знакомого шляха.
Вороний Гай оставался все дальше и дальше, темнея зеленым квадратом знакомых и близких дубов, кленов и грабов.
XVI
Пройдя стороной станцию Британы и оставив в лесу обоз, партизанский отряд Остапа Оверко пересек линию железной дороги, переправился через узкую речонку Загоровку, недалеко от Плисок, и здесь остановился.
Но никто не мог точно указать, где теперь шайка Полянского. Еще вчера они были здесь, поблизости, а сегодня черные дымы взвивались уже на горизонте то здесь, то там, и, значит, искать бандитов надо было где-то по округе.
К полудню неожиданно прибежали откуда-то мальчишки и наперебой стали сообщать, что в селе Китоловке «мужики дуже бьются с офицерами».
— Дяинька, подсобите!.. — молил мальчишка лет тринадцати.
— Дяинька, подсобите, бо наших одолевают!.. — вторил мальчишка чуть помоложе.
— А сколько их там?
— Человик, мабуть, триста!
— Та не бреши!.. Мабуть сто, а то и меньше!..
— Кто ж из вас брешет?..
— Оби два брешут, — вмешался первый ходок с желтыми усами, — в тим отряде сорок офицеров и — все...
— Остап! — вырвался в нетерпении Петро. — Дай конников, я один пойду!.. Ты ось там за могилой садись с пехотой и пушками... Я зараз справлюсь, а колы що сюды погоню — туточки ты их встретишь!..
Остап спокойно посмотрел на Петра и так же спокойно сказал:
— Дуй.
Петро только взмахнул рукой и горласто крикнул:
— Айда!!
И понесся вперед, увлекая за собой топочущую толпу орущих, свистящих, гогочущих конников.
За ними внезапно вырвался на своем высоком «немецком» жеребце вихрастый, золотоголовый Сергунька и полетел, стараясь нагнать больших.
Уже издали увидели на окраине ближнего села, с противоположной его стороны, бегущих в поле крестьян. Было ясно, что они скрываются от погони — в руках их мелькали вилы, лопаты, топоры, они часто оборачивались, но, на миг задержавшись, снова бежали вперед, падали, поднимались, опять падали, что-то кричали, и вслед им все чаще неслись глухие хлопки винтовочных выстрелов.
— Стой!!! — обернувшись, закричал Петро. — Стой!!!
С размаха лошади сбились в кучу.
Петро кричал яростно, во все легкие, точно конники были глухи:
— Воны у того края села!.. Зайдем збоку и вдаримо в тыл!.. На вулице — держаться з обоих краев, у самых хат — по одному, а налетать — кучей!.. Понятно?!.
— Понятно!!!
Петро поднял руку:
— Слева по два, а-а-арш!..
Боковыми проходами между дворов шагом вышли на улицу.
И сразу же Петро увидел в конце ее, почти на выходе, толпу русских военных, в знакомых офицерских формах. Стоя в полный рост, они стреляли в поле, а часть их возилась несколько позади у разбросанных бричек, телег и верховых лошадей.
Помчались, растянувшись двумя длинными цепочками, вдоль обеих сторон широкой улицы.
И сейчас же там, в конце села, их увидели, засуетились, резко повернули тачанки с пулеметами, открыли бешеную стукотню.
Пачками, залпами, врассыпную стреляли офицеры по конникам, злобно выстукивал пулемет какую-то дикую пляску, сбитый пулей, сваливался с коня то один, то другой партизан. Иные из них уже чуть попридерживали лошадей, уже кто-то свернул, не выдержав огня, в ближайший двор, но дрогнула и живая крепость перед вихрем коней, стремглав несущих своих всадников. Гудящей, неудержимой толпой налетели партизаны.
Не легко сдавались офицеры.
По всем правилам искусства защищались они винтовками, и страшные удары партизанских шашек с треском, высекая огонь, обрушивались на стальные стволы, на затворы, на крепкие приклады винтовок.
Стиснутые со всех сторон, бандиты падали под взмахами тяжелых мужицких лопат и топоров, под копытами разгоряченных крестьянских лошадей.
Подоспевшие селяне уже сами расправлялись со своими врагами, с теми, кто только вчера собрал с села мародерскую «контрибуцию», кто расстрелял — на глазах матерей, жен и детей — шестерых демобилизованных, недавно вернувшихся с фронта, кто выпорол тринадцать крестьян, в том числе женщину, защищавшую мужа, кто в пьяном бреду, из удали, для фейерверка, сжег три хаты подряд, кто час тому назад стрелял из пулеметов в толпу безоружных крестьян, отказавших офицерам в выдаче лошадей.
Их били жестоко, злобно, от сердца.
Между сбитыми в кучу бричками, устроив из них баррикаду, стояло несколько офицеров, с упора стреляя в конных.
— С коней!! — закричал Петро и сам поленом свалился на землю.
Спешившиеся лежа открыли стрельбу, но пули хлопались только о стены бричек, о козлы, о пулемет, залетали в соседние дворы и хаты.
И вдруг брички странно зашевелились, закачались и стали тихо разъезжаться в стороны, увозимые нетерпеливыми лошадьми.
Растерянные офицеры, боясь оторваться от своих баррикад, шли, прижимаясь вплотную, к ускользающим бричкам, но в образовавшийся позади них просвет ворвались крестьяне, опрокинули их, обезоружили и быстро покончили с остатками отряда.
— Оружие складать у брички!.. — по обыкновению во весь голос кричал Петро. — Оружие сюда!!. Сергунька, в один дых смотайся до Остапа: туда выступать, чи вин сюда вступить?
Мальчишка в «один дых» ускакал, поднимая за собой прозрачное коричневое облако.
— Товарищи, граждане!.. — кричал с высоты своего жеребца коренастый Петро. — Дорогие товарищи!.. У нас с вами других путей теперь нема — чи подыхать тут, як той скотине, чи з оружьем в руках защищать свою свободу, свою землю, свою жизнь!..
Его окружили вплотную.
Со всей деревни сбегались спрятавшиеся раньше, насмерть запуганные селяне с женами и детьми. Толпа быстро вырастала.
— Придет пан Полянский, придет пан гетман, навалятся паны немцы, и не будет вам никому никакой пощады. Всех перебьють, всех перепорють, перестреляють, хаты посжигають, хлеб и скот увезуть!.. Чисто все пропадеть!.. Все прахом к чертям собачьим полетить!... Теперь другой пути нема, — говорил Петро, четко, по складам, чеканя каждый слог. — Тилько з нами!.. Надо всем подниматься! Надо брать оружие — що есть!.. Кому нехватить винтовок, — бери вилы, топоры, лопаты, бери хошь кочергу! А там достанемо не то що винтовки — а хошь пушки!.. Ось зараз побачите — у нас их теперь три штуки!..
В село с грохотом вкатывалась батарея. Звеня и дребезжа, катились по пыльной дороге три громоздкие орудия, запряженные каждое тремя парами крепких лохматых лошадей. На орудиях, на зарядных ящиках, на конях сидели такие же, как местные селяне, деревенские люди, в таких же широченных холстинных шароварах, в рваных рубахах, в соломенных брилях, в мерлушковых шапках, лишь изредка нарушая общий стиль расстегнутым немецким мундиром, старой солдатской шинелью или гайдамацким жупаном.