В день праздника во всех ротах немало было всяких буйных выходок и самовольных отлучек, а один солдат от избытка чувств даже застрелился. На утреннем построении командир зачитал нам приветственные письма, присланные к рождеству со всех концов света. Даже Ли Сын Ман удостоил нас своим поздравлением.

В полночь на первое января американские пушки сотнями залпов по территории Северной Кореи салютовали в честь наступившего Нового 1951 года, который сулил еще много ужасных разрушений. Один просвещенный генерал заявил, что эти залпы «возвещают эру похода христианских армий за свободу во всем мире». Нам, правда, все это не представлялось в таком романтическом свете.

Долго гремели орудийные залпы: каждая часть хотела внести свой вклад в эту «свободу». Сколько жертв среди гражданского населения принесла праздничная канонада, трудно сказать, потому что огонь вели по чем попало, только бы в северном направлении. Не знаю, сколько снарядов было израсходовано тогда на эту бесцельную пальбу и как удалось командованию армии отчитаться за выброшенные на ветер доллары.

Это была последняя беззаботная ночь. Затем мы возвратились к грубой действительности. Итак, закончился год, который положил начало этой войне. Хотя страны, участвующие в войне под флагом Объединенных Наций, обвиняли в агрессии других, они ничего этим не достигли. Напротив, их самих называли агрессорами. Первую свою интервенцию мы начали, обвинив Северную Корею во вторжении на юг. Но за этим последовало вторжение войск ООН в Северную Корею. Такие действия нельзя назвать иначе, как интервенцией. Теперь войска ООН, отброшенные на юг, лихорадочно пытались найти какой-нибудь новый повод для оправдания своего пребывания в Корее, которое вызывало открытое недовольство корейцев. Даже самые осторожные из них начинали осуждать интервентов.

Китайцы предприняли ответные меры под угрозой вторжения в их собственную страну, однако американцы все еще были уверены в своей правоте. В 1950 году они потеряли свой престиж, а 1951 год сулил им еще худшее. Нерадостно вступали мы в этот год.

В ночь под Новый год поступили сведения, которых мы так опасались. Китайцы в нескольких местах прорвали линию фронта на 38-й параллели, глубоко вклинились в нашу оборону и, почти не встречая сопротивления, быстро двинулись вперед, к Сеулу.

Едва начало рассветать и первые лучи солнца осветили снежные склоны гор вокруг Ыйчжонбу, как мы двинулись к позициям, но не к югу, а дальше на север. Замысел противника был не совсем ясен, но так как китайские войска наступали по шоссе Пхеньян — Сеул, их появления можно было ожидать в любую минуту. Как обычно, нас бросили навстречу наступающим китайским войскам.

После полудня целая лисынмановская дивизия в беспорядке проследовала мимо нас к югу. Солдаты рассказали, что им едва удалось вырваться из окружения. Оказывается, их окружили… сорок китайцев! Не представляю, как сорок человек могли обратить в бегство целую дивизию.

Вся дорога была забита отступающими частями дивизии. Они шли в крайне подавленном состоянии. Похоже, что им не было дано иных распоряжений, кроме приказа отступать на юг, и каждый старался выполнить этот приказ по-своему. Некоторые просто бежали, боясь оказаться отрезанными. Даже офицеры не знали толком, какова численность атаковавшего дивизию противника и куда следует отступать.

Это было печальное зрелище, тем более что нам предстояло удерживать данный участок фронта. Пока ни одна из наших рот никого не обнаружила, кроме нескольких местных жителей, и лишь поздно вечером появились первые признаки приближения противника. Мы заняли оборону справа от дороги, причем роты закрепились на отдельных высотах в отрыве друг от друга. А это сулило крупные неприятности.

Вскоре начали сниматься со своих позиций австралийцы, которые занимали оборону к северу и западу от нас. Они попали в переделку, и среди них были раненые. Ходили самые разноречивые слухи, но никто не знал толком, что происходит и где находятся китайцы.

Пока мы ждали приказа об отходе, неразбериха усиливалась. Оставаться на позициях было опасно: мы могли к утру оказаться в окружении. Но американское командование до самого последнего момента не разрешало нам отходить.

Было так холодно, что мы не могли ни уснуть, ни согреться. Укрывшись соломой (у нас не было с собой одеял), я пытался хоть подремать, но и это не удалось. Наконец к часу ночи мы получили долгожданный приказ оставить позиции и погрузиться на автомашины. Во время езды все закоченели, так как ветер дул в лицо, обдавая пронизывающим холодом. Еще ни разу в жизни я не испытывал такого холода. Ноги у меня буквально онемели, хотя я всю дорогу стоял в кузове и отбивал чечетку.

Наконец мы добрались до какого-то населенного пункта в трех километрах севернее Сеула. Радостно было ощущать над своей головой крышу: мы расположились в здании школы. После ночевок на голой земле под открытым небом деревянные полы, прочный потолок и стены, правда слегка обвалившиеся, казались верхом комфорта. Было уже поздно, и к утру мы едва успели отогреться и отдохнуть.

Макартур растерял последние остатки своего авторитета. Сейчас мы пожинали плоды его руководства. Против него были настроены даже те, кто когда-то аплодировал его приказу о переходе 38-й параллели. Раньше они с ликованием следили за походом на север и поощряли его дальнейшие шаги. Теперь они поняли свою ошибку. Несомненно, Макартур заслужил все то, что выпало ему на долю. Им возмущались не только озлобленные войска собственной армии. Его осуждал и английский парламент и американский сенат. Оправдания же Макартура не выдерживали никакой критики. Казалось, главнокомандующий потерял всякую способность оценивать обстановку. Он слишком полагался на данные разведки, которая «славилась» постоянными промахами. К тому же Макартур был непомерно честолюбив. В этой безумной авантюре он поставил на карту все. Если бы кампания в Корее увенчалась успехом, трудно сказать, за каким новым приключением он погнался бы. Но авантюра провалилась, а расплачиваться должны были мы! Особенно туго пришлось войскам на северо-востоке, потому что войска на центральном и западном участках фронта под натиском наседающего противника откатывались практически без боев.

Там, в районе водохранилищ, китайцы обошли с флангов американскую морскую пехоту и английских «командос»[4], пытающихся пробиться к плацдарму на побережье, и едва не окружили их. Прикрывать дорогу, по которой отступали американцы, от атак противника с соседних высот послали английскую морскую пехоту.

В этом отступлении американцы потеряли тысячи солдат и офицеров. Они не успевали хоронить убитых и оказывать помощь раненым. Многих раненых оставляли умирать на льду водохранилищ. В одном месте трупы пришлось сгребать бульдозером и сбрасывать в одну общую могилу.

Китайцы непрерывно атаковали наши войска на всем пути к Хамхыну и к береговому плацдарму, и отступающим просто чудом удалось спастись от полного уничтожения. Когда началась погрузка войск на суда, американская артиллерия создала плотную огневую завесу по всему периметру узкого плацдарма. Без артиллерийской поддержки войска оказались бы в плачевном положении. Американское командование поспешно стянуло к этому плацдарму все виды транспортных судов, включая множество японских, срочно реквизированных для этой цели.

Отступление на северо-востоке было самым позорным эпизодом декабрьского разгрома. Тысячи американских солдат и офицеров были убиты, ранены и пропали без вести; многие английские «командос» никогда не вернутся на родину. Прежде всего сама идея прорыва к реке Ялуцзян была абсурдной. Но даже после прорыва американцы не смогли сосредоточить достаточно сил, чтобы удержать свои позиции. Затянувшееся тяжелое отступление к Хамхыну говорит о том, что коммуникации американцев угрожающе растянулись. Разгром ускорило полное отсутствие взаимодействия между частями на северо-востоке и частями на северо-западе. Основной причиной была, конечно, фантастическая цель — непременно достигнуть манчжурской границы.