В своей жизни я еще не видел более ужасной картины.

Лисынмановцы прислали грузовики, чтобы вывезти трупы американских солдат, и поручили эту работу корейским детям. Разве было у них моральное право подвергать детей таким страшным испытаниям военного времени? Какой позор — заставлять малолетних убирать трупы!

Соседняя деревня была почти уничтожена, и я обрадовался, когда случайно набрел на землянку, вырытую в склоне холма и, по-видимому, недавно покинутую каким-то китайским солдатом. В ней я и переспал. Но когда мои товарищи узнали, что я провел ночь в «логове гука», они пришли в ужас. Охваченные манией превосходства, они предпочитали спать под открытым небом. Я же остался очень доволен своим убежищем.

Совершив несколько коротких переходов, мы двадцать второго февраля оказались под Йондоном. Вокруг одного дома ограда была почти разрушена, и наши офицеры дошли до того, что на своих машинах чуть ли не въезжали в спальни. Разумеется, никто из них не мог бы объяснить это военной необходимостью — просто им нравилось ездить на машинах, и владельцам домов приходилось мириться с подобными капризами незваных гостей. Конечно, этот инцидент можно считать незначительным по сравнению с другими, куда более серьезными. Однако и по нему люди, которые хотят знать правду о войне в Корее, могут судить, что пришлось перенести корейскому народу.

Из Йондона мы двинулись дальше в горы, образующие центральный горный массив Кореи. Теперь мы забрались в такие дебри, где не было никаких деревень. Изредка попадались отдельные домики.

В горах мы наткнулись на одну семью, которая не знала, кто мы такие и зачем сюда пришли. Эти корейцы, правда, слышали, что идет «гражданская война», но их она еще не коснулась и они не подозревали, что в Корее находятся иностранные войска. Наш облик поразил их, и это не удивительно — в здешних местах никогда не видели европейцев.

Чем ближе подходили мы к 38-й параллели, тем сложнее становилась политическая обстановка. В Организации Объединенных Наций шли бесконечные дебаты о принципах, но практически это ничего не давало. В письме домой я писал: «Думаю, Корею не удастся объединить до тех пор, пока все иностранные войска не покинут ее территорию. Если войска ООН остановятся на 38-й параллели, то китайские войска, может быть, уйдут из Кореи, и тогда Северной и Южной Корее, возможно, удастся объединиться. Все патриоты этой страны хотят одного — создания единого государства и в глубине души настроены против союзников, которые установили границу по 38-й параллели после войны с Японией. Я всем сердцем сочувствую этому народу, который так страстно жаждет создания новой Кореи, хотя перспектива урегулирования пока выглядит весьма неопределенно».

В марте исполнилось полтора года, как я служу в армии. Хотя призывали нас именно на этот срок, до конца службы было еще далеко: по прибытии в Корею солдатам объявили, что придется прослужить целых два года. Неужели недостаточно того, что мы попали на фронт? Зачем же продлили срок службы? А те, кто проходили службу на родине, избавлялись от этого дополнительного срока! Естественно, солдат не радовала принудительная задержка. Нам оставалось только роптать на судьбу и смириться.

Мы поднялись в горы по крутой и разбитой проселочной дороге, совершенно не приспособленной для передвижения войск. Нам предстояло занять позиции, расположенные на высоте в тысячу метров. С полной боевой выкладкой, да еще по горам идти нелегко. К тому же, чтобы доставить продовольствие, боеприпасы и запасы воды, приходилось делать второй рейс.

Правда, солдаты были отлично подготовлены к выполнению трудных задач, но этот переход потребовал от них максимального напряжения сил.

Штаб нашего батальона разместился в одной маленькой деревушке всего из трех домов, обитателей которых попросту выгнали. В доме, занятом под командный пункт, установили американскую керосиновую печку. Однажды около нее сидела группа офицеров. Они так раскалили печь, что загорелась соломенная крыша. Дом сгорел дотла. Офицеры не испытывали никакого стыда за свой поступок, а просто восприняли это происшествие как шутку и спокойно перебрались в другой дом.

Пожар уничтожил все имущество большой семьи: дом, обстановку, одежду, продукты, ценности. Я помню, как несчастные люди прибежали к своему жилищу, на их глазах превратившемуся в груду пепла.

Как ни странно, не все наши солдаты понимали, что значит остаться без крова. Даже в такую минуту они не разрешили корейцам спасать остатки имущества. Хозяев дома гнали прочь под тем предлогом, что здесь «военная зона». Разве не ясно, какое впечатление произвели на корейских крестьян их «освободители»?

Вредить местному населению мы перестали только тогда, когда ушли далеко в горы, где не встречали ни жилищ, которые можно было разрушать, ни жителей, над которыми можно было издеваться.

Снова стало очень холодно, пошел снег, подул пронизывающий ветер. Видно, мы несколько преждевременно обрадовались весне. Наши позиции находились на высоте, где гулял сильный ветер, и единственным укрытием было несколько голых деревьев. Чтобы спастись от холода и ветра, пришлось спешно рыть блиндажи.

Китайцы оказывали упорное сопротивление: в горах они чувствовали себя в своей стихии.

Наш полковник побывал в отпуске в Японии. Ему была оказана невиданная честь — его принял сам Макартур. Вернувшись, полковник рассказывал не столько о планах на будущее, сколько о Макартуре и о том, что тот ему сказал. Очевидно, у Макартура состоялось совещание старшего офицерского состава американской армии. На открытии совещания Макартур заявил, что хотел бы представить присутствующим отличившегося в боях солдата и воздать ему должное. Офицеры повернулись, ожидая увидеть сверхчеловека. Каково же было их удивление, когда героем оказался наш полковник. Ему вручили знамя с вышитыми на нем именами солдат и офицеров нашего полка, погибших в Гонконге в боях с японцами во время второй мировой войны.

В начале марта один из моих корейских друзей, наш переводчик, ушел из батальона и вернулся к себе домой. Он не мог больше выносить издевательское отношение наших солдат и офицеров.

Он уже не раз просил отпустить его из полка, но ему отвечали, что тогда у него отнимут все обмундирование. Это было возмутительно. Ротный командир не проявил к нему элементарного уважения и благодарности за долгие месяцы его безупречной и бескорыстной службы. Перед уходом переводчика заставили сдать все обмундирование, а взамен выдали какие-то лохмотья. Мне было особенно горько сознавать, что причиной его ухода послужило позорное поведение наших солдат и офицеров к что он уносит с собой самые неприятные воспоминания об англичанах. Я изо всех сил пытался убедить его, что не все англичане плохие люди, но мои слова не произвели на него особого впечатления. А ведь когда-то наш переводчик и его двоюродный брат собирались поступить в английский университет, так как Корея, по их мнению, не могла дать им того образования, о котором они мечтали. Тогда они еще полагали, что их народу далеко до великой английской нации, какой она была в их представлении. И я испытывал стыд, что мы, англичане, не оправдали их ожиданий.

На нашем правом фланге находился греческий батальон, который наряду с австралийцами и канадцами пользовался у нас неплохой репутацией. Канадский батальон теперь входил в состав нашей бригады.

По ночам все еще было очень холодно, но дни стояли теплые, солнечные. Удивительно живописно выглядели лесистые горы, когда солнечные лучи, пробиваясь сквозь деревья, падали на сверкающий снег. Постепенно «оттаивая» после суровой зимы, мы жадно вдыхали свежий воздух, насыщенный чудесными ароматами деревьев. На одном месте сидеть не приходилось — чуть не каждый день совершали переходы.

Как-то мы проходили через деревню, сожженную напалмом. Мы видели обуглившиеся, изуродованные трупы крестьян. Напалм — страшное оружие, и война вовсе не дает права прибегать к средствам уничтожения, которые несут самую мучительную и ужасную смерть. Если уж так необходимо убивать, можно найти немало других способов. Летчики поливали напалмом мирные города и деревни без всякого разбора. Мы убедились, что от напалма страдают прежде всего и больше всего мирные жители. Напалмовые бомбы должны быть запрещены!