В письме домой я писал: «Все надеются, что боевые действия приостановятся с приближением линии фронта к 38-й параллели. Когда мы дойдем до нее, нам, видно, не придется задержаться там. Мы хорошо знаем янки и уверены, что они немедленно отправят нас на другой участок, где линия фронта еще не достигла параллели. Между тем представители ООН ведут бесполезные переговоры и предлагают китайцам все новые и новые условия перемирия. Никогда не знаешь, что выкинут эти янки!»

С севера к нашим позициям пробиралось много лисынмановских солдат. Одни из них отстали во время нашего последнего отступления, другие попали в плен к китайцам, но были отпущены или бежали. Им пришлось долго, иногда по нескольку недель скрываться в горах и страдать от холода и голода. Многие были сильно обморожены. Я видел обмороженного солдата, который лишился ступни на одной ноге, потерял все пальцы на другой, но лежал в полном сознании, терпеливо перенося мучительную боль.

Нам рассказали, что один лисынмановский офицер обморозил в горах ноги и сам ампутировал их ниже колен без всяких обезболивающих средств, чтобы не допустить распространения гангрены. Я не мог поверить этому, пока сам не увидел одного корейца, который тоже ампутировал себе ногу.

Третьего апреля мы вышли к небольшой деревне Кванамни, расположенной на берегу реки. Китайцы ушли отсюда накануне. На стенах домов они написали мелом: «Офицеры и солдаты американской армии! Вы ведете бесполезную войну: со всей вашей артиллерией и авиацией вам не победить нас. Как ни старайтесь, весь народ Китая — 475 миллионов — не перебьете!»[6].

Другое обращение, написанное по-английски, как бы продолжало первое. В нем говорилось: «Офицеры и солдаты американской армии! Вы воюете на стороне империалистов. Сколько бы вы нас ни бомбили, вам не удастся уничтожить все 475 миллионов и подорвать наш моральный дух».

Я уже понял, что это не просто пропаганда и что китайцы действительно готовы бороться до победного конца. Ходило много разговоров о том, что мы будем наступать дальше на север за 38-ю параллель до линии Пхеньян — Вонсан. К счастью мы не дошли до этой линии. Всем было ясно, что командованию войск ООН придется выдвинуть более приемлемые условия, если оно действительно хочет перемирия. Мы надеялись, что Тайвань будет возвращен Китаю, а Китай принят в Организацию Объединенных Наций. Это означало бы вывод из Кореи как китайских войск, так и войск ООН. Однако лисынмановское правительство по-прежнему считало, что его судьба решится на реке Ялуцзян.

Десятого апреля мы снова пересекли 38-ю параллель. К сожалению, здесь мы не остановились.

За период планомерного отступления китайцы и корейцы подготовили значительные резервы. Нам объяснили, будто наши войска вступают в Северную Корею, чтобы уничтожить эти резервы, — старая басня о «сдерживании коммунистической агрессии, — ударами по жизненно важным центрам».

Чем дальше продвигались мы на север, тем ожесточеннее становилось сопротивление противника. Видимо, китайцы готовились к контрнаступлению. Из перехваченной радиограммы мы узнали, что противник готовился крупными силами ударить по американскому 10-му корпусу. Оказалось, что это была дезинформация с целью ввести нас, особенно лисынмановские войска, в заблуждение и держать в напряжении. На самом деле удар был нанесен на другом участке фронта, и китайцам, которые умело использовали все даже самые небольшие преимущества, удалось одержать верх.

Продовольствие, боеприпасы и воду нам в горы доставляли корейцы, специально мобилизованные для этой цели. Лисынмановские власти насильно заставляли их работать на нас. У людей, которых сгоняли из лагерей для беженцев, не было выбора, и они соглашались, чтобы не умереть с голоду вместе со своими семьями, лишенными пищи, крова и одежды. Вот как «блестяще» было организовано попечение лисынмановского правительства о беженцах. А сколько о нем говорили!..

Среди мобилизованных корейцев были либо подростки, либо старики, либо люди, по состоянию здоровья не пригодные к несению воинской службы, а их использовали как вьючных животных. Никто о них не заботился, не обеспечивал нормальным питанием. Весь их рацион состоял, как правило, из горсточки риса и сушеной рыбы.

Многие у нас ошибочно полагали, что корейцы охотно работают на нас и что с ними хорошо обращаются. На самом же деле к ним относились отвратительно. Весь ничтожный заработок эти люди посылали своим семьям, которые лисынмановские власти, прибегая к откровенному шантажу, держали на юге в качестве заложников. Вероятно, многие из них находились бы в рядах КНА или лисынмановской армии, если бы по возрасту и состоянию здоровья подлежали призыву. Но они не могли воевать и поэтому подвергались унизительной эксплуатации. Меня поражала выносливость корейцев, переносивших грузы, которые, казалось, было немыслимо и поднять.

Они не роптали, так как от этой работы зависело их существование, но из разговоров с ними я понял, что они недовольны своей судьбой. Некоторые из них все-таки бежали от этой изнурительной работы, будучи не в силах больше выносить ее. Наша армия полностью зависела от местного населения, без его помощи она не смогла бы продвигаться. Положение корейцев стало еще хуже, когда их заставили переносить личные вещи офицеров и даже тяжелые палатки для командных пунктов. Обычно на одного корейца нагружали столько, сколько переносили три наших солдата.

Как я уже говорил, все корейцы были очень выносливы. Я объяснил также, чем вызывалось их терпение. Корейцев насильно послали на эту работу, оторвали от семей и запретили возвращаться домой. Я знаю несколько случаев, когда семьи умирали от голода из-за того, что их кормильцы не имели возможности посылать деньги и часто вовсе теряли связь с родными.

Как-то мне довелось встретить группу мобилизованных корейцев под командованием английского унтер-офицера. Они расположились лагерем на открытом склоне горы. У них было по одному одеялу на двоих и всего несколько плащей, поэтому им пришлось соорудить примитивные шалаши из стволов и веток бамбука. Стояли холодные дни. Шел дождь, а потом начался ливень с крупным градом, перешедший в снежный буран. Положение корейцев было поистине плачевным — они безуспешно пытались укрыться от непогоды. Я попытался вступиться за них, но меня предупредили, чтобы я не вмешивался не в свое дело, иначе на меня будет наложено дисциплинарное взыскание. Никаких мер начальство так и не приняло, а я ничем помочь им не мог — у меня самого было только одно одеяло. А ведь власти без труда могли бы обеспечить их всем необходимым.

Одиннадцатого апреля Трумэн снял Макартура со всех командных постов и заменил его генералом Риджуэем. Это давно следовало сделать — иначе Макартур, возможно, осуществил бы свои угрозы.

Бои продолжались, китайцы оказывали нам ожесточенное сопротивление. Их позиции на высотах были хорошо укреплены. На склонах холмов они отрыли глубокие траншеи и соорудили блиндажи с накатом из толстых сосновых бревен. На сооружение этих укреплений ушло, видимо, немало времени.

Перед нами поставили задачу — захватить ряд высот. В это время части, находившиеся у нас на флангах, должны были продвигаться вперед. Мы шли по дороге, которая вела в горы. Она перешла в крутую скалистую тропинку, такую узкую, что по ней с трудом можно было пройти только по одному, гуськом. Затем дорога заканчивалась и начинался густой кустарник. Здесь нелегко было ориентироваться и определять, какую высоту атаковать и где находится ее вершина.

Китайцы держались стойко и отбивали все наши атаки. Склоны холмов затянуло туманом, и важные ориентиры на низменности почти не просматривались. Но стоило забраться на вершину хребта, как перед взором открывались уходящие вдаль лесистые склоны гор.

Постепенно продвигаясь вперед и занимая объект за объектом, мы почти выполнили боевое задание. Китайцы продолжали медленно отходить, сражаясь за каждую пядь земли. Они высылали к нашим позициям сильные дозоры и однажды чуть не просочились в тыл.