В гористой местности наступать трудно. Нам приходилось карабкаться по горам высотой от тысячи до двух тысяч метров. Особенно тяжело было резервистам, которыми пополнились наши роты. Многим из них, прошедшим через испытания второй мировой войны, было уже под тридцать, и они с трудом поспевали за молодежью. Естественно, это снижало нашу подвижность. Усилилась заболеваемость среди солдат. Не меньшим бичом было также постоянное недосыпание и плохое питание.

Тринадцатого марта нас сменил американский полк. Колонна полка растянулась на несколько километров, и американцы собирались на автомашинах добраться чуть ли не до самых позиций, но вскоре убедились, что даже их знаменитые «виллисы» не могут преодолеть крутые горные подъемы. На сей раз им пришлось воспользоваться собственными ногами.

Наконец мы с радостью узнали, что поступаем в резерв корпуса. За полгода непрерывных боев нам впервые предоставили официальный отдых. Попасть в корпусной резерв было большой роскошью — на это могли рассчитывать только части, особо отличившиеся в боях. Значит, командование оценило наши боевые качества.

На юг мы поехали на грузовых автомашинах и, предвкушая долгожданный отдых, стали уже забывать о морозах, которые так измучили нас. Ясное, безоблачное небо и красивые пейзажи поднимали настроение солдат. Непрерывные переходы и систематическое недосыпание измотали нас, и мы мечтали только об отдыхе.

Мы прибыли в деревушку, расположенную к северу от Чипённи. Почти все дома этой деревни, оставленной жителями, были полуразрушены, но и в них уже разместились лисынмановские войска. Очевидно, им, как и нашему полку, командование приказало расположиться в этой деревне. Но наши офицеры заставили лисынмановцев уйти под предлогом, что те не имеют права находиться в одной деревне с англичанами.

В большей части домов было ужасно грязно, и нам пришлось разбить лагерь на берегу реки. Холода прошли, и спать на свежем воздухе было довольно приятно, к тому же и за водой недалеко ходить.

В этой деревне нам предстояло пробыть несколько дней. Наконец мы избавились от ужасов войны, и мирную тишину нарушала только далекая артиллерийская канонада да гул изредка пролетавших санитарных вертолетов. Все было спокойно, и мы вели тихую, размеренную жизнь. Постельные принадлежности, присланные из тыла, казались просто роскошью. У нас ввели строгую казарменную дисциплину, и мы стали похожи скорее на учебную, чем на боевую часть.

Мне хотелось побыть одному, забыть о пережитых ужасах. Я часто забирался на какой-нибудь холм и наслаждался легким ветерком и теплым солнцем. Как приятны были эти прогулки без надоевшего тяжелого снаряжения.

Иногда я останавливался и подолгу любовался широким ручьем, сверкающим в лучах солнца. Меня окружали вершины, с которых недавно сошел снег. Они были так живописны, так величественны, что я чувствовал прилив новых сил и вдохновения. Если бы не война и не служба в армии, я бы еще больше полюбил и лучше понял эту страну. Сейчас, во время тяжелой войны, невозможно было создать нормальные условия жизни нищему, угнетенному народу Кореи, но разве справедливо оставлять его в этом положении? Некоторые высокопоставленные лица понимали, что эта страна в состоянии обеспечить своему народу лучшие условия существования, но предпочитали держать его в нищете. Настоящие патриоты мечтали о лучшем будущем и боролись за него. Я уверен: народ Кореи завоюет себе равное место среди других наций мира, хотя путь к этому будет долгим и нелегким.

Своим вмешательством в дела Кореи мы не только не помогали ей, а, наоборот, ухудшали ее положение. Чем больше бедствий причиняли мы этой стране, тем сильнее подрывали свою некогда почетную репутацию в глазах корейцев. Раньше некоторые корейцы относились с уважением к англичанам и даже к американцам. Но война не оставила от былого уважения и следа. Многие корейцы, узнав людей Запада, с горечью в сердце пробудились от иллюзий.

Нам никогда не удастся восстановить утраченный престиж.

Может быть, это и не так важно в сравнении с ужасами войны и ее политическими последствиями, но все же мне хотелось бы подчеркнуть, что авторитет Англии на Дальнем Востоке, который и до этого быстро падал, теперь безвозвратно потерян.

Однажды я попал на вечеринку в корейский дом. Там были некоторые из моих корейских друзей, которые работали у нас в батальоне, и местные крестьяне. Все они выпили много сакэ — рисовой водки; её корейцы поглощают так же много, как мы пива. Сакэ очень крепка и сильно действует на тех, кто не привык к ней.

Это была веселая компания. Мы выпивали, шутили, танцевали, пели. Я охотно принял приглашение, но, несмотря на уговоры, пить старался немного. У меня на душе стало радостнее при виде этих веселых людей.

Торжество состоялось по случаю того, что большинству работающих у нас корейцев на следующий день разрешили вернуться домой. В маленькой комнатке с трудом разместилось около двадцати человек. Все сидели на полу, пили сакэ и закусывали. Время от времени кто-нибудь запевал корейскую песню или пускался в пляс. Тотчас же к нему присоединялись другие.

Мне было приятно в этой компании, и я старался не отставать от корейцев. Мелодии некоторых народных песен были мне знакомы — я часто слышал их в Корее, и теперь я пел вместе со всеми. Никогда не забуду этих жизнерадостных людей, которые умели так искренне веселиться, когда у них выпадало несколько свободных минут. В конце вечера они спели специально для меня английскую национальную песню, вслед за которой несколько человек вдруг запели «Интернационал». Вечер закончился корейской народной песней.

В письмах домой я не мог не коснуться войны: «Сейчас, когда американцы приближаются к 38-й параллели, — писал я, — настало самое время начать переговоры и выработать условия мирного договора. Но было бы большой ошибкой возложить решение этого вопроса на Макартура. Я уверен, что он не понимает огромного политического значения корейских событий. В ближайшие несколько недель мы, видимо, окажемся свидетелями серьезных событий».

Китайские войска продолжали отходить по всей линии фронта, время от времени ожесточенно контратакуя. Отход осуществлялся в полном порядке, и на пути наступающих войск китайцы сооружали различные препятствия. Этот планомерный отход ничем не напоминал нашего беспорядочного бегства.

Надежды на перемирие не оправдались. А пока, находясь со своей частью на отдыхе, я наслаждался тишиной и покоем. Каждый день я уходил в горы, откуда открывался красивый вид на раскинувшуюся внизу деревню. Приятно было вдыхать аромат свежего полуденного воздуха.

После нескольких теплых солнечных дней в пасху опять пошел дождь и стало холодно. А что хуже всего — поступил приказ немедленно вернуться на передовую.

Мы прибыли в населенный пункт восточнее Ыйчжонбу, откуда должны были начать боевые действия в горах. Теперь нам мало приходилось отдыхать, и мы напрасно пытались согреться в мокрой одежде, укрывшись сырыми одеялами.

Офицеры, как всегда, заняли дома, а нам предоставили располагаться под открытым небом. Еще в ноябре был получен приказ, запрещавший выселять местных жителей и занимать их дома, но на этот приказ никто не обращал внимания.

Если бы нас атаковали в таком — населенном пункте, офицерам не удалось бы быстро выбраться из постелей и спастись, поэтому солдатам приходилось охранять покой начальства, хотя сами они нуждались в отдыхе гораздо больше. В некоторых других армиях офицеры заботятся о подчиненных, делят с ними все тяготы военной жизни. Есть такие офицеры и в английской армии, но их очень мало…

Мы продолжали наш поход через долины и горы, очищая от противника каждый захваченный участок. Китайцы не оказывали нам сильного сопротивления; мы медленно продвигались вперед, а они также медленно отходили. В плен попало несколько солдат корейской Народной армии. Помню, как одного корейского юношу в рваной одежде и стоптанных ботинках вели под конвоем в тыл мимо наших позиций. Когда он проходил мимо нас, солдаты издевались над ним и подстрекали конвой «задать ему как следует». К счастью, конвоиры не послушали советчиков.