— А вы ведь рисковали. Что если бы он с тем ножом на вас пошел? Вы ж из дому приехали туда. Пистолет у вас был?

— Я никогда на такие дела оружие не беру. Не дай Бог. Пальнешь, потом не отмажешься… Да и стоит ли? Такого шибздика, как тот, я и так скручу, и никакой нож ему не поможет. А пугать — не в моих правилах.

Другое дело, которое вел Юрченко, развивалось практически у меня на глазах.

И опять трагическое мешалось с комическим. Не поймешь, чего больше. Только в пересказе Анатолия Николаевича больше было второго, что еще сильнее сближало его с героем В. Липатова,

Разыгралось все через полгода после нашей первой встречи, в середине жестокой туруханской зимы. Я прилетел по хозяйственным делам. Нужно было опять получить деньги и закупить продукты. В свободную минуту зашел в милицию и застал приятеля чрезвычайно озабоченным. На мой вопрос ответ был такой:

— Вот ты говоришь, Шерлок Холмс. Кой хрен Холмс (мы были уже на «ты»), когда я, как щенок-несмысленыш, бьюсь-бьюсь, а понять ничего не могу. Понимаешь, пропал Родька, охотинспектор, и уже две недели бьемся, а найти не можем, как в воду канул. Прилетало его начальство из Красноярска, такой хай подняло: «Человек не иголка. Если погиб, так скажите, где и как, хоть похороним по-человечески. Где тело-то?» А что мы скажем, если сами ничего не понимаем. Был человек и пропал куда-то. Мы даже вертолет брали, летали на его зимовье, километров пятьдесят отсюда вверх по Нижней Тунгуске. А морозы, сам видишь, какие, под шестьдесят градусов. Прилетели, осмотрели все с пристрастием и поняли, что он там уже минимум месяц не появлялся. Даже лыжи камусные стоят с порванными креплениями возле избушки. И капканы на стенке висят. Дров в избенке не заготовлено. Похоже, что после осеннего захода он там и не появлялся. Здесь всех опросили. Никто ничего не знает. А девка, к которой он ходил, только плачет и точно ничего не знает. Я уж в аэропорту всех прижимал, подумали было, что, может, мотанул куда, в Игарку там, иди Дудинку, либо на юг — в Подкаменную, али Енисейск, Красноярск. Клянутся-божатся, не было его у них. Наши-то поселки все опросили. И Верхне-Имбатск, и Бахту, и Курейку, и Ангутиху, и Старый Туруханск. Нигде не показывался. Ума не приложу, куда человек мог деваться, да вот так, без следа. А у вас в Графитном он не возникал? Хотя это не его участок… Он по Нижней смотрит, да по Северной. И никакой зацепки.

Понятно, что я ничем помочь ему не мог, да и не ждал он такой помощи. Поэтому после очередной баньки улетел я к себе. Но и там не шла из головы эта странная история. Охотинспектора того я не то чтобы знал, но несколько раз видел в райисполкоме, на пристани, в аэропорту. Высокий, крепкий, с широким веснушчатым лицом, обрамленным окладистой рыжей бородой. Парень, как парень, каких там множество. Насколько я знаю, как и другие охотинспекторы, он и сам занимался промысловой охотой и, как и говорил Юрченко, имел свой промысловый участок на одном из притоков Нижней Тунгуски, впадающей в Енисей в Туруханске.

Снова я прилетел в райцентр дней через десять и сразу зашел в милицию. Юрченко встретил меня веселый, жизнерадостный и спросил:

— Ты надолго? Пойдем ко мне обедать, жена пельменей налепила, да я на днях хорошую нельмушку выловил. Любишь ее? Самая ценная у нас рыба. Летом бакенщики ее продают на теплоходы в два раза дороже, чем осетров.

— А что с Родионом, нашел ты его?

— Нашел, нашел, поймал попросту. Живой и почти здоровый.

— Расскажи, пожалуйста.

— Ладно, сейчас расскажу, пока будем идти до дому. Целая потеха. Куда тому Шерлок Холмсу.

Мы вышли из райотдела и пошли по дороге в аэропорт. Юрченко закурил «беломорину» и неторопливо своим высоким голосом, плохо вязавшимся с его довольно грозной внешностью, начал рассказ:

— После всех наших неудач я решил приняться за это дело с другого конца. Опять-таки с опорой на людей. Ты знал, нет, что Родька крепко закладывает? Так вот пьет он, как и многие у нас, запоями до зеленых чертей. Я пошел в «Гастроном», подошел к продавщице винного отдела и спрашиваю: «Ты не заметила, никто из твоих постоянных клиентов в последнее время не начал брать водки больше, чем обычно?» Она говорит: «Вроде нет, однако». Ну, на нет и суда нет, подаюсь к выходу. Думаю, надо будет другие точки проверить. Магазины, да есть же еще и самогонщики, хоть и мало их. А она кричит мне: «Подожди, я вспомнила. Есть такая бабка, Егориха, живет неподалеку в переулке. Так вот, она раньше брала бутылку-две в неделю, а недавно стала брать по две бутылки чуть не каждый день». Я попросил ее, как придет бабка, позвонить мне потихоньку. Перед вечером — звонок. Пришла бабка и опять требует пару пузырей. Продавщица под каким-то задельем притормозила ее, а я на полусогнутых — в «Гастроном». Пришел, смотрю, стоит старушонка и пихает в сумку бутылки. Я дал ей выйти — и следом. Бабка идет и сторожится чего-то, все время оглядывается. Мне прятаться негде, пришлось в сугробы ложиться, весь в снегу вывалялся. Подошла она к своей избенке, отпирает замок. Я — прыг к ней, говорю: «Чего прячешься, бабка, или кого прячешь? Сознавайся». А она норовит передо мной дверь захлопнуть и все лепечет чего-то. Ну, от меня так легко не отделаешься. Захожу в избу, вроде никого не видать. Я опять к ней: «Так кого прячешь, старая?» Говорит: «Никого я не прячу. Нет тут никого». А я говорю: «Никого? Ну, поглядим». Там в избенке-то почти ничего нет, нищета, бабка давно на пенсии, из ссыльных она и родовы никого не осталось. Там только кровать под стенкой, стол, а на нем миска с какой-то едой да два стакана. Я спрашиваю: «Одна из двух пьешь?» Она, хоть и испугалась, а сообразила: «Сама с собой чокаюсь». Я с ней так беседую, а сам по избе шарюсь. На кровати только тряпье — и никого. Заглянул на печку русскую, и там никого. А она: «Ну, чего ты ищешь, начальник, я ж сказала, нет у меня никого». Я заглядываю за печку, а там полати в проеме, а на них мужик с рыжей бородой. Та-ак, говорю, вылазь, Родька, заморочил людям голову. Тебя уже хоронить собрались, только тела найти не могли. А тело, да вместе с душой, вон где, у Егорихи старой. Одевайся, пойдем, замучался я с тобой. Он чегой-то промычал, но послушался. А бабка озлилась, что я ее дармовой выпивки лишил, чуть на меня с ухватом не кинулась. Отвел я Родьку в отдел, потом домой отправил. Вот и вся история.

Он засмеялся и достал следующую папиросу.

Вот таким был этот туруханский коллега обского Анискина. Я дружил с ним до самого конца своего пребывания на красноярском Севере и сумел только раз вытащить его к себе на Графитный под предлогом рыбалки, но при этом мы едва не угодили в авиакатастрофу. Рыбалка тоже не получилась, так как пришлось ему заниматься прямыми служебными обязанностями. Но об этом расскажу как-нибудь в другой раз.

На Севере и в Сибири вообще зимником называют временную дорогу, которая прокладывается и действует, в основном, в зимних условиях. Тогда на реках и болотах лежит лед и они становятся проходимыми для дорожной техники и обычного транспорта. Пользуются зимниками для доставки грузов, которые не могут быть перевезены летом из-за обычного в тех краях бездорожья. Оно-то и определяет «труднодоступность» тех мест. Прокладывают их между действующими предприятиями либо новостройками и пунктами снабжения их: железнодорожными станциями, пристанями, а то и просто между жилыми поселками и городами.

Мне довелось много поездить по разным зимникам. Об одном таком случае и рассказано здесь.

В декабре 1967 года я, тогда старший геолог Ерудинской поисково-разведочной партии Северной геологоразведочной экспедиции Красноярского геологоуправления закончил проект работ партии на следующий год. Поскольку трудился я над ним на базе экспедиции в поселке Тея в почти сотне километров от самой партии, да без выходных, то и дело прихватывая вечера (работа, хотя и знакомая мне, но довольно сложная и нудная, с большими расчетами), я изрядно вымотался. Потому обратился к начальству с просьбой предоставить мне отгулы для поездки в г. Енисейск или Красноярск, где жили мои друзья. Приближался Новый год, и встречать его в Тее или на Ерудинском прииске у меня не было ни малейшего желания. А тут еще, мягко говоря, у меня не сложились отношения с моим непосредственным начальником, главным геологом экспедиции Л. А. Румянцевым. Мы искали золото и нашли его не там, где ему хотелось, а там, где оно действительно было. Как сказал мне мой единственный там приятель, начальник одной из партий Сергей Хорунов, «эту ошибку Лёва тебе не простит». И, как в воду смотрел — Румянцев придирался к каждой букве и цифре проекта, а я делал его под свою находку. Переделывал проект я раза три, сидел над ним целый месяц. А Румянцев все измывался: то одно ему не так, то другое, пока терпение мое не подошло к концу. И, когда я готов был уже швырнуть папку с проектом в лицо Лёве, он вдруг сдался, сказал, что теперь, пожалуй, можно представлять проект в Управление на утверждение. Встреченный в коридоре Серега, выслушал мое сообщение о вроде бы благополучном завершении моих трудов и сказал: