-

Родился в 1933 году в г. Брянске. Жил в Дубровке, Брянской области. В 1951 году окончил среднюю школу и поступил в Криворожский горнорудный институт, откуда ушел, не поладив с некоторыми преподавателями. В 1952 году поступил на геологический факультет Харьковского госуниверситета, который окончил в 1957 году, и по просьбе Красноярского геологического управления был направлен туда на работу. Работал на геологической съемке и поисках месторождений полезных ископаемых. В 1964 году переехал на Украину, где работал в геофизических партиях, участвовал в открытии Петровского железорудного месторождения. В 1967 году вернулся на север Красноярского края, где открыл месторождение золота «Кварцевая гора», а позже вел разведку Курейского месторождения графита. С 1970 по 1988 годы — старший научный сотрудник, и заведующий лабораторией научно-исследовательского горнорудного института в Кривом Роге. Кандидат геолого-минералогических наук. Имеет более 80 научных работ, большинство которых опубликованы.

С 1988 по 1993 годы — вновь на Севере, в Новом Уренгое, занимался повышением продуктивности нефтяных и газовых скважин.

С 1993 года на пенсии.

В названии все правда: как в известной песне, люди действительно иногда отмечали на картах, если не мира, то нашей страны, места, в которых мы бывали по своим служебным обязанностям, так как мы находили нечто, что следовало отметить, а перед вами действительно записки полевого теолога, позже ставшего научным работником и в этом качестве завершившего карьеру.

Жизнь подарила автору множество интересных встреч с людьми, событиями, а иногда явлениями, даже камнями и структурами земной коры, а то и просто животными, растениями, горами, реками и т. и. Об этом здесь и рассказано, хотя местами есть и умолчания — и людей, и, тем более, державу сильно задевать не стоит.

Главное же — встречи с людьми. Их было великое множество. И с министрами, и с их заместителями, и с академиками, художниками, писателями, актерами, режиссерами, и с самыми «обыкновенными» людьми, которые порой куда интереснее всех так называемых крупных фигур.

Первая встреча с настоящим живым академиком произошла вскоре после моего поступления в Криворожский горнорудный институт. Директором, тогда еще не ректором, как теперь называют всех глав ВУЗов, был, по-моему, единственный в те годы на весь СССР академик-горняк, действительный член Академии Наук УССР Георгий Михайлович Малахов. Внешне он ничем особенным не выделялся. Был среднего роста, сухощав, светловолос и голубоглаз. К студентам он относился с легким презрением, строгостью, а иногда и жестокостью, когда ему приходилось снисходить до них. В отличие от других профессоров, часть которых носили горную генеральскую форму с большими звездами в петлицах и синими лампасами на брюках, он всегда ходил в цивильном. В теплые дни на нем были серый костюм, того же цвета велюровая шляпа и сияющие коричневые туфли, а в прохладные — добавлялся еще зеленовато-серый габардиновый макинтош. Выглядел он превосходно, ничего не скажешь. Ходил он всегда пешком, хотя и как директор академик, имел право на персональную машину. И она была у него — сверкающий черным лаком «ЗИМ». Но это было вполне логично: жил он на той же улице, где находился институт.

Студенты во время его променадов старались на глаза ему не попадаться. Он мог придраться к нарушению формы одежды, полагавшейся тогда и студентам. Не дай Бог, если под тужуркой с контрпогонами с вензелем института будет не черный галстук или белая рубашка окажется недостаточно свежей. Тогда гроза, разнос, а то и выселение из общежития, у входа в которое эти сцены обычно и разыгрывались.

И студенты каким-то непостижимым образом узнавали о выходе директора на улицу и мгновенно исчезали, хотя только что толпились у входа или перед крошечным магазином на первом этаже общежития. Я, первокурсник, не имеющий еще формы и именуемый на студенческом жаргоне «васюк» — это примерно то же, что на флоте «салага», то есть ничего не знающий и не умеющий новичок, изо всех сил тянулся к старшекурсникам. Хотел набраться нужного понимания, знания порядков и обычаев, необходимого для нормальной жизни в коллективе. И, что греха таить, очень хотелось стать одним из них, лихих и озорных хлопцев, а не «паршивым (гнусным, негодным) васюком». Ребята с моего геолого-обогатительного факультета для этой цели казались мало подходящими. Их называли «интеллигенцией на босу ногу», «шибко умными», что, в общем, было правдой: конкурс на наш факультет был в два-три раза выше, чем на другие. Потому более привлекательными были парни с основного, горного факультета. В них было много от гоголевских бурсаков.

Такими были и горняки-третьекурсники, к которым я пристроился. Они ходили в тужурках, надетых на морские тельняшки или прямо на голое тело. Особым шиком считалось в таком виде пройти под носом у директора. Для «васюков» существовало что-то вроде наставничества. На мою долю достался некто Ёган. Именно так он именовался, а иногда из озорства и подписывался. Это было не имя, звали его Виктор. А происхождение странно, по-немецки звучавшей клички было скрыто в детстве этого красивого, очень сильного и ловкого парня. Кажется, так почему-то назвал его немец-оккупант в Скадовске, откуда Ёган был родом. Он был неплохим боксером и с гордостью носил на тужурке значок перворазрядника. Мой жалкий третий разряд по легкой атлетике рядом с ним «не звучал». Даже как предмет для шуток.

Он ежедневно бегал в парк и там купался в заброшенном карьере, хотя на дворе стоял октябрь. Правда, октябрь в Таврии, к которой относится Кривой Рог, был весьма теплым, пожалуй, даже жарким и очень сухим. Пирамидальные тополя под окнами общежития шелестели жестяными листьями и раскачивались под порывами суховея.

Эти тополя были похожи на новогодние елки — столько на них было навешано всякой дряни. Студенческая братия, не стесняясь, выкидывала на них из окон разный ненужный хлам. Там были фуражки, кепки, полукеды, тогда называвшиеся просто спортсменками, и даже чей-то черный прорезиненный плащ. Кое-где блестели консервные банки, повесить которые на сучки, не уронив на асфальт, требовало особой меткости и ловкости.

В комнате моих «учителей» на пятом этаже, когда я зашел туда, был один Ёган. Он рылся под кроватью, перебирая какое-то имущество. Не вылезая, он сказал:

— Садись за стол, пей квас.

На столе стояли глечик и глиняная кружка. Пить сладковатую бурду, именуемую в Кривом Роге хлебным квасом, у меня не было ни малейшего желания. Поэтому, не тронув его, я стал смотреть в окно на раскачивающиеся верхушки тополей. Ждал, когда Ёган вылезет из своего закрома. Он не торопился, и я подошел к окну. На улице, вопреки обыкновению, никого не было. Я вспомнил, что в тот день был футбольный матч. Играли горняки с маркшейдерами, еще одним «интеллигентским» факультетом. Вот где были соседи Ёгана по комнате. Вот почему пусто было и во всем общежитии. Я обернулся, чтобы спросить хозяина, что ж он не пошел на стадион, но именно в этот момент Ёган выполз на свет Божий, а на улице появилась фигура академика. Он шел, сдвинув на глаза шляпу, спокойным, размеренным шагом и уже поравнялся с первым в ряду тополем. Ёган подошел ко мне и задал вопрос, на который не могло быть ответа:

— На хрена они мне?

В руках у него была пара драных галош. Он повертел их, взял двумя пальцами за задники, широко размахнулся и запустил в окно обе сразу, даже не глянув, что происходит внизу. А там шел академик и вскоре должен был поравняться с окном. Галоши описывали траектории, назначенные законами физики. Одна из них прервала полет и повисла на суку, чего и хотел Ёган. А вторая вопреки его желанию продолжала полет, быстро вращаясь и неотвратимо сближаясь со шляпой академика.