Сколько я ни пытался дожарить мясо на палочке, оно так и осталось жестким, не поддающимся зубам. В общем, мы с дядей Валей поужинали последней банкой «обезьяны», а Розке достался весь глухарь, что ее совсем не обескуражило. Живот ее стал похож на волейбольный мяч и даже слегка звенел, когда по нему похлопывали.

На ночь Розка улеглась рядом со мной и время от времени скулила и взлаивала во сне тонким щенячьим голосом.

Утром мы спрятали вчерашние пробы на месте ночевки и двинулись дальше. Днем мы погнали по речке перед собой большую стаю уток-крохалей, которые обычно до поздней осени не поднимаются на крыло и несутся перед пешеходом, как маленькие глиссеры, быстро перебирая лапками и помогая себе крыльями. Попасть в этих скоростников на ходу довольно трудно, и я истратил два последних дробовых патрона, а добыл одного птенца размером со скворца. Теперь у нас из боеприпасов, или «провианта», как называл их дядя Валя, оставались только два пулевых патрона, коими и было заряжено ружье на случай встречи с медведями. Пока мы их не видели, Бог миловал, как говорится, но присутствие этих хозяев тайги мы ощущали постоянно: то измятая и объеденная малина, которой мы сами подпитывались понемногу, то здоровенные кучи свежего помета, то недальнее верещание медвежат по направлению нашего хода. Розка пока тоже не проявляла беспокойства — бегала впереди, и поскольку мы сняли ее с довольствия, пыталась ловить мышей — мышковала, как лиса, часто небезуспешно, что было видно по ее довольной и иногда окровавленной морде.

Вечером, перед остановкой на ночлег, она опять принялась мышковать и потому пропустила самое интересное событие: на очередной точке мы услышали, как кто-то идет по речке, шлепая ногами по воде, как уже давно шли и мы. Похоже было, что идет человек. Мы покричали, но ответа не последовало, а потом опять послышатся плеск воды и стук камней под чьими-то ногами. Так прошло минут десять. Шаги приблизились и из-за поворота речки прямо к нам вышел большой и красивый лось, или, по-сибирски, сохатый. Он был очень хорош в своей рыжеватой шубе, золотистой в лучах заходящего солнца, и с роскошной короной рогов на голове.

От неожиданности мы все застыли. Потом я начал медленно поднимать ружье, на которое опирался, а дядя Валя шагнул вперед, толкнув меня и пробурчав в ухо:

— Не надо, не дури, что мы с ним делать будем, только медведей собирать…

Обращаясь к сохатому, он спросил:

— Откуда, бродяга, идешь? С Сахалина, да? И что, паря, скажешь?

Сохатый, стоя метрах в десяти от нас, только переводил глаза с одного на другого, редко моргал, а с губ его в воду звонко падали капли, видно, только что попил.

В этот миг с лаем примчалась Розка и бросилась в воду к ногам сохатого. Тот помотал головой и поднял одну ногу, готовясь ударить собачонку, которая плясала перед ним. Дядя Валя решил, что рандеву пора заканчивать. Он махнул на сохатого лопатой:

— Ну, иди себе, бродяга!

Я поддержал:

— Шагай своей неведомой тропою.

Но сохатый не двигался, и это становилось уже рискованным. Лось ведь опаснее медведя, особенно в период гона. Причем его оружие — острые передние копыта, которыми он может убить человека с одного удара. Такие случаи в тайге известны, а этот бродяга уже угрожал Розке, которая тем не менее не испугалась, а только пуще наскакивала на зверя.

Мы с дядей Валей заорали хором:

— Пошел прочь, что стоишь!

Дядя Валя что было сил зазвенел лопатой по камням, а я угрожающе поднял ружье и сдвинул предохранитель, как будто сохатый мог оценить эти действия. Он повернулся и не спеша зашлепал к сильно подсвеченному солнцем западному берегу, не обращая ни малейшего внимания на лай и визг Розки.

Вечером в очередном балагане после ужина, состоявшего из сухаря и кружки горячего малинового компота, мы долго еще обсуждали подробности этой встречи:

— А хорош трехлетка…

— ?!

— Да на рогах у него по три отростка, значит, трехлетка.

— Что ж он так неосторожен? А если б у нас карабин был…

— Просто он, скорей всего, человека никогда не видел и не знает, чего от него ждать можно. Но если б и был карабин, я не дал бы тебе стрелять — не дай Бог подранил бы, он изрубил бы нас в куски. А Розка, хоть и молодец, не струсила, но держать зверя не может еще. Эх, нет моей Ветки.

Его Ветку я видел перед отъездом с базы. Это была действительно отличная промысловая лайка. По рассказам друзей дяди Вали, она могла одна держать не только лося, но и медведя, и очень хорошо работала по птице.

Прошло еще два дня. У нас кончился сахар. От сухарей оставались тоже только крошки на дне брезентового пробного мешка. Словом, пора было думать о возвращении, а это было совсем не просто: заложенные на хранение пробы нужно собрать и тащить на устье, иначе вся работа теряла смысл. А мы изрядно подотощали и начали уже терять понемногу силы. Давно голодавшая Розка превратилась в маленький скелетик, обтянутый розовой шкуркой. Видимо, мыши попадались ей на зубы не так часто, хотя она продолжала энергично раскапывать их норы, едва обнаруживала. Но, похоже, «пустая» тайга и в этом смысле была пустой. Мы, конечно, очень жалели собачонку, но, во-первых, в ангарских таежных деревнях летом собак практически никто не кормит, а во-вторых, при малейшей возможности мы делились с ней нашим небогатым продовольствием.

Наконец, однажды вечером мы решили возвращаться. Правда, я все же притормозил это стремление — в пробах появился новый для этих мест минерал гранат, отчего они приобрели красноватую окраску. Чтобы дать возможность разобраться с этим минералогам, я решил взять еще три пробы, а уж потом — полный назад. И вот на второй из этих дополнительных точек, где речка текла в берегах, густо поросших высокой, почти в рост человека осокой, я уселся на небольшой, сантиметров сорок, обрывчик и начал описывать долину. Дядя Валя нагрузил лоток песком с галькой и начал промывку. В это время в траве вдруг послышалась какая-то возня, рычание, хлопки. Я откинул в сторону сумку и полевую книжку и схватил ружье. Дядя Валя оставил лоток в воде и взялся за лопату, готовый отразить нападение. По тревога была напрасной. Из осоки на воду вывалился здоровенный серый гусь и, не обращая на нас внимания, поплыл к противоположному берегу. За ним с рычанием в воду плюхнулась Розка и погналась за гусем, торопливо работая лапами. Я вскинул ружье, но в стволах-то были пули, а их надо было беречь. Потому я бросился за Розкой с желанием схватить нахала. Гусь был линный и летать не мог, а оттого только плавал по плесу с гоготом. Дядя Валя добавил переполоху, метнув в гуся лопату, как копье. Конечно, не попал, но страху ему добавил.

Гусь совершил роковую ошибку — попытался выбраться на берег и укрыться в траве, но Розка уже переплыла и пресекла эту затею, схватив его за шею. Через пару минут все было кончено: гусь задушен и с отрубленной головой уложен в рюкзак, а Розка получила новую порцию ласковых и благодарных слов от нас, свидетелей ее геройства. Еще через полчаса прямо тут же гусь был ощипан и опален, а потом и сварен. И опять добыча была разделена строго на три части, причем Розке выделены самые лакомые куски: ведь это была ее добыча.

До избушки мы добрались за два дня. Там хорошо поели, отдохнули и в два рейса вынесли пробы. Рюкзаки, правда, были килограммов по пятьдесят, но дело было сделано.

Когда мы вернулись на базу и рассказали о Розкиных подвигах, один из охотников взял Розку к себе. Она приобрела надежного и доброго хозяина.

Телеграмму мы получили поздней осенью 1957 года, уже в октябре, когда в тех местах обычно уже лежит снег. Телеграмма удивила нас своим текстом, хотя в конце концов мы поняли ее содержание. Она гласила: ПРОВЕРЬТЕ ЗАЯВКУ ЖИТЕЛЯ ДЕРЕВНИ ЮДИНКА ИВАНОВА ЖЕЛЕЗНУЮ РУКУ ТАНЬКИНОМ НОГУ ТЧК ДОБРОВОЛЬСКИЙ. Мы, конечно, вволю похохотали над таким странным анатомическим заданием, но выполнять его надо было без всякого смеха. Мавр Николаевич Добровольский был начальником геологического отдела Красноярского Геологического управления и хотя слыл большим шутником, но не до такой же степени. Переврали телеграмму на почте то ли при передаче, то ли при приеме. Привез ее нам верховой нарочный из соседней татарской деревни, каких много в центре Красноярского края. Потом я лет пятнадцать хранил этот уникальный документ, пока он не потерялся при одном из многочисленных переездов.