Литмир - Электронная Библиотека

— Посмотри-ка, здоровенный какой. Я таких еще не видал.

На грязи поверх старых следов лошадиных копыт и сапог был хорошо различим оттиск, похожий на след очень большой босой человеческой ноги, только значительно более широкой. Перед пальцами хорошо были видны длинные черточки — отпечатки когтей. Медведь! И, судя по свежести следа, прошел он совсем недавно, не больше, как полчаса назад. Размер следа говорил, что это огромный старый матерый зверь.

Встреча с таким радости не сулила, поэтому я перезарядил «тозовку», вытащив из патронташика, пристегнутого на шейке приклада, патрон с усиленным зарядом пороха и надрезанной крест-накрест пулей. Говорили, что такой заряд при хорошем попадании может убить медведя. Надрезанная пуля летит недалеко, но дыру делает, как добрый жакан, выпущенный из ружья.

Следовало, конечно, предупредить поотставшее начальство. Но, во-первых, оно само увидит след и оценит его, а во-вторых, нападения зверя в эту пору можно не опасаться: он сыт — ягод и кедровых орехов кругом полным-полно. Если его не спровоцировать, сам он на рожон не полезет, постарается тихо удалиться.

Рассуждение логичное. Но как рассудит сам медведь, неведомо. Поэтому я решил оставить парня до подъезда важных персон. Сам же потрусил вперед — уже начался спуск к Кимбирке. Скоро должна была открыться поляна на ее берегу. Я вроде бы все оценил и сделал правильно, но тут-то и подстерегла неожиданность.

Маруська, до сих пор безукоризненно послушная, вдруг встала, уперлась — и ни шагу дальше. Не кобылка, а ослица упрямая. Я дергал, дергал поводья — результат нулевой. Тогда протянул руку и сорвал с подвернувшейся рябинки ветку, переложил «тозовку» в левую руку и совсем невежливо стегнул Маруську этой веткой. Она захрапела и рванула вперед галопом. К этому аллюру я не был готов и чуть не свалился с седла. Хворостина отлетела, но карабин я удержал, а освободившейся рукой вцепился в луку. А по бокам «только кустики мелькали». Тут я увидел впереди густую пушистую пихту. Тропа огибала ее справа. Маруська в два прыжка достигла ее и опять встала, как вкопанная. Я чуть не перелетел через ее голову, но удержался за луку. А из-под пихты на тропу вывалилось нечто бурое и лохматое. Это нечто рявкнуло густым басом и понеслось вниз по тропе. Я перехватил карабин в правую руку, но стрелять не стал. Толку от моей пукалки чуть, не глядя на «особый» патрон, а сзади у Корнева боевой револьвер.

Да и стрелять было трудно — тряслись руки и ноги от неожиданности. Даже усидеть в седле было трудно, хотя Маруська успокоилась. Вынув ноги из стремян, я спрыгнул на землю, достал из кармана кисет и с трудом скрутил цигарку. Я не успел докурить ее и до половины, когда раздалось позвякивание удил и тихий разговор.

Мой рассказ выслушали спокойно, только посмеялись немного. Малышев сказал, что такое с ним не раз бывало на Урале, где он начинал свою работу геолога-полевика. Я тоже совершенно успокоился, влез в седло и поехал вниз по склону. Вскоре открылась и долгожданная поляна. Она представляла собой правильный овал, заросший довольно высокой травой. С той стороны, где была речка, рос густой таловый кустарник, а по другим краям — тоже густой смешанный лес из осины и древовидного тальника, то есть обычной ивы с редкими кедрами и елями.

У приречного края поляны горел костер. Возле него стояла небольшая группа людей, а чуть в стороне к кустам были привязаны четыре заседланные лошади. Подъехав ближе, я узнал начальника Кимбирского участка Л. Ф. Сухорукова и еще одного, точнее, одну — геолога Г. А. Пасашникову, жену начальника партии Бориса Лапшина. Выйдя за него замуж, Галина Александровна сохранила девичью фамилию, а наш народ присвоил им обоим комбинированную — Лапсашниковы. Они к ней вроде бы привыкли и не обижались, когда их так именовали.

Галина приветствована меня:

— Здравствуйте, непромокаемо-непросыхаемый проспектр! Каким ветром в эти края?

Это прозвище по сути я дал себе сам: несколько маршрутов подряд я провел под проливными дождями по бурным горным речкам на резиновой лодке. А по возвращении неосторожно пошутил. Шутка прилипла.

Галина продолжила:

— И чего это вы наших медведей пугаете? Перед вашим появлением выскочил с тропы здоровенный. Как угорелый промчался через поляну и махнул на ту сторону речки. Коней наших до истерики довел. Вон их успокаивают.

Я рассказал, почему здесь оказался, сказал и о встрече с медведем. А на краю поляны показались тем временем и мои спутники. Сухоруков, который, пока мы беседовали с Галиной, был возле лошадей, подошел к нам и проявил особый интерес к подъезжавшему экс-министру.

— Послушаем, послушаем, что нам сей министр и спец скажет.

Развивать эту тему ему было уже некогда, так как Корнев с Малышевым приблизились к костру и слезли с коней. После обычного обряда приветствий и представлений, во время которого Корнев удивил меня несколько не вязавшейся с его простецкими грубоватыми манерами тонкостью: он не Галину представил Малышеву, а наоборот, но не уязвляя никого. Просто сказал:

— Прошу любить и жаловать — Илья Ильич Малышев, главный титанист Союза.

Малышев спорить не стал, но заметил:

— Насчет «любить» не знаю, а жаловать придется, такая договоренность у нас с Боголеповым и Аладышкиным.

Последний из названных был тогда главным геологом Управления. Затем обсудили целесообразность обеда здесь, а не у сухоруковской бутары. Решение было общим — здесь, благо и сам Сухоруков с нужными бумагами был в наличии.

Я не без удовольствия сдал своих рябчиков двоим сухоруковским парням, сопровождавшим его и Пасашникову. Возиться с ощипыванием и разделкой совсем не хотелось. Из «парней» обращал на себя внимание маленький худенький мальчишка с высоким голосом. Как выяснилось позже, это был вовсе не мальчишка, а восемнадцатилетняя девчонка и более того — новая молодая жена Сухорукова, которому тогда уже было под сорок. Он и ехал-то, чтобы узаконить свои отношения с ней в ближайшем сельсовете.

Мы, геологи, уселись в кружок неподалеку от костра, развернули карты.

И пошел очень профессиональный разговор, из которого непосвященный ровно ничего бы не понял. А содержание его сводилось все к тому же — откуда титан. Корнев, Пасашникова, да и Сухоруков, хоть последний и не очень азартно, доказывали гранитную природу. А Малышев спокойно, но непреклонно гнул свое.

Корнев кричал:

— Смотрите, Кимбирка течет по сплошным розовым полям. Ни одного зеленого пятнышка. Какие основные породы?

В перепалку включился, наконец, и Сухоруков:

— Я каждый день на склонах по гранитам и мигматитам из делювия отбираю по двадцать проб, и каждая показывает не меньше двенадцати килограммов на кубометр.

Галина поддержала:

— Это правда. А бывает и больше, особенно по распадкам, где порода перемыта.

Малышев отбивался:

— Ну, до украинских восьмидесяти килограммов вы все-равно не дотянете, как ни пузыритесь, а насчет розовых карт… Во-первых, не каждый камень на картах показывают, да и ошибаются немало, а во-вторых, сами говорите — мигматиты, а это вполне могут быть переработанные гранитами основные: базальты или диабазы какие-нибудь. Трофим Яковлевич, амфиболиты на площади есть?

— Есть на западе пластовые тела.

Сухоруков решил добить министра:

— Нина, принеси мой рюкзак.

Та с готовностью выполнила распоряжение. Леонтий пошарил в рюкзаке и вытащил небольшой мешочек с образцом. Видимо, хорошо знал его на ощупь. Он развязал мешочек и протянул камень Малышеву:

— Вот, смотрите, это же настоящий пегматит!

Поясню, что пегматит, или письменный гранит, он же «еврейский камень», самая «кислая» разновидность гранита, что и хотел подчеркнуть Сухоруков. И добавил:

— Видите, сколько в нем кристаллов ильменита. Какие уж тут базальты.

Но упрямый «спец» не сдался:

— Эго довольно часто встречающееся исключение, которое только подтверждает правило. Но такого у меня нет. Если подарите, буду очень благодарен. Великолепные правильные кристаллы. Тоже, кстати, доказательство того, что ильменит здесь чуждый. Он кристаллизовался раньше всего остального.

3
{"b":"595993","o":1}