— Не успокаивайся. Его коварство неисчерпаемо. Что-то еще задумал. Меня он так чуть под суд не упек. Придумал, что я вроде старательской артели золотоносный участок продал или подарил. И начал целую травлю. Так что гляди в оба.

После этого разговора я зашел к начальнику экспедиции и попросил отгулы, но он предложил еще утрясти это с Румянцевым. Я пошел к нему. Он неожиданно мягко заметил:

— Ну, что ж, я не возражаю. Отдохнуть вам явно надо. Замучались вы с этим проектом. Только вот что, я хотел бы посмотреть вашу документацию. Поедем до Еруды вместе, а дальше катите, куда хотите. Но сначала предъявите все полевые материалы. Хорошо?

Это был удар ниже пояса. Он прекрасно понимал, что я долго не был в партии и не видел, что там делается, не мог контролировать работу единственного геолога и двух техников. Что там они надокументировали, только Бог знает. Сказал об этом Румянцеву, но он был неумолим, И я вспомнил предупреждение Сереги. Но подумал, что пока доедем до Еруды, успею что-либо изобрести, дабы вывернуться из этой мышеловки.

Поездку готовил заранее. Зашел в отдел снабжения, узнал, когда и какая мащина планируется в Красноярск, встретился и поговорил с водителем. Он против такого пассажира не возражал. Но, когда я вторично пришел в гараж и сообщил о втором пассажире до Еруды, он скривился:

— Терпеть не могу с ним ездить. Всю душу за дорогу вымогает. Во все лезет.

Как бы то ни было, на следующий день, 26 декабря, у ворот экспедиции стоял снаряженный «Урал» и, что называется, «бил копытами». Вокруг него ходил водитель Николай и последний раз перед стартом осматривал свою технику. Обменявшись с ним несколькими словами, я зашел к Румянцеву и сказал, что машина готова и ждет. Он надел меховую куртку, шапку, схватил со стола кожаную папку и выбежал следом за мной. Мы втиснулись в тесную кабину, не рассчитанную на трех мужиков в мехах, и Николай включил скорость. Описав довольно длинную петлю по улицам Теи (Николаю нужно было зачем-то забежать домой перед отъездом), мы выехали на хорошо накатанную дорогу Тея — Северо-Енисейск. Николай сказал:

— Ну, с Богом, помогай нам Николай-угодник.

И путешествие началось.

Немного спустя мы подъехали к развилке, где левая дорога шла на Северо-Енисейск, или в обиходе на Соврудник (Советский рудник), а правая — на прииски Североенисейского района, включая нашу Еруду, а дальше на речной порт Брянку и за нею зимник Брянка — Енисейск. Эта дорога была заметно хуже, чем та, по которой мы выехали из Теи, Сейчас по ней носилось множество тяжелых грузовиков — шел зимний завоз технических и продовольственных грузов на весь золотодобывающий район. И, как только мы свернули на главную трассу, сразу принялись разъезжаться со встречными ЗИЛами и «Уралами». «Газоны» попадались редко. Не было еще и обычных теперь КАМАЗов, а МАЗы были представлены лишь самосвалами, которые здесь использовались преимущественно в технологических целях.

Согласно принятой иерархии я сидел между Николаем и Румянцевым, глядел на приборный щиток, где у опытного водителя стрелка спидометра как примерзла на цифре 70. Обычный домашний наружный термометр был укреплен на стойке ветрового стекла и показывал -37. А у меня не шла из головы предстоящая инспекция, затеянная Румянцевым, и необходимость как-то выпутаться из нее. И я решил еще раз попытаться остудить его злобный пыл.

— Лев Александрович, ну, зачем вам нужна эта проверка? Вы ведь знаете, сколько я сидел в экспедиции над этим окаянным проектом. В партию за все время ни разу не съездил. Что они там без меня надокументировали можно только гадать. Тем более что все трое молодые специалисты. Вот приеду, разберусь, приведу все в норму, тогда милости прошу.

— Вот я и хочу посмотреть, чему и как вы там их учите, своих молодых. Или тоже ни в грош не ставить свое начальство.

Я подумал, что зря затеял эту безнадежную беседу: переубедить его, раз уж он так решил, все равно не смогу. Чего напрасно жечь нервы и сотрясать воздух. Будь, что будет. Но оставаться на Еруде я не буду, пусть что хочет, выделывает. Бог ему судья.

Как говорили фронтовики, переиначив дореволюционную армейскую поговорку, дальше фронта не пошлют, меньше взвода не дадут, ниже рядового не разжалуют.

Больше часа мы ехали молча. Проехали имеющийся на каждом сибирском тракте Дунькин пуп, самую высокую точку маршрута, несколько своротов на прииски и наконец увидели в уже начинающихся сумерках (выехали из Теи мы после полудня) широкую площадку развилки на Еруду. До нее оставалось восемь километров плохо расчищенной ухабистой дороги. Николай свернул на нее, почти не снижая скорости, но скоро не только перешел на пониженную передачу, но и включил передний мост.

Вскоре справа от дороги показалась черная труба затопленной драги — когда закрывали прииск, это была последняя точка, где еще было сколько-то золота. Дальше драге некуда и незачем было идти, вот и бросили ее прямо напротив Холодного ключа, где Румянцев рассчитывал найти источник ерудинского золота. Но я как раз в это не поверил и нашел его на склоне омываемой ключом Кварцевой горы в двух километрах к юго-западу от поселка. А вот и он сам. Темно-серые, почти черные в сумерках бараки и редкие двухквартирные «нормальные» дома. В середине улицы, протянувшейся вдоль речки, самое большое здание поселка, бывшая контора прииска, от которого остался один единственный работник, бывший главный геолог, занимавший самый большой кабинет в некогда шумной, а теперь пустой конторе.

Мы немного не доехали до нее и остановились у небольшого дома, где помещалась наша «камералка», а за стеной — поселковая почта. Население еще не все покинуло умерший прииск. Кое-кто работал у нас в партии, другие на соседнем прииске Вангаше. До настоящей безработицы было еще очень далеко.

Мы с Румянцевым зашли в камералку и застали полный разгром. Встретивший нас начальник партии Толя Пастушенко сообщил, что по поручению своего начальства приисковый ветеран предложил нам перебраться в здание конторы. Вот все наличные, то есть не занятые на буровых, работники и осуществляют этот переезд. Только что трактор отвез на санях мебель, остался только сейф с документами да мои микроскопы.

Румянцев с одним находившимся здесь техником вышел на улицу, а я попытался подтащить опрокинутый «на спину» сейф поближе к входной двери. Схватился за ручку дверцы, дернул и… сел рядом с ним. Острая боль хлестнула в пояснице. Радикулит! Только этого не хватало. Толя помог мне подняться и усадил на треклятый ящик. Но я от боли не потерял голову и сообразил, что вот он, выход. Коротко сказал Толе о предоставленных мне отгулах и решении съездить в Енисейск. Он одобрил и попросил привезти шампанского, что я охотно обещал. Потом протянул руку и сказал:

— Ключи!

— Какие? В твоей квартире бабка-татарка управляется. Ключи у нее.

Я помотал головой:

— Да нет. От сейфа

Он сунул руку в карман, вытащил связку и протянул мне. Я с трудом встал, положил ключи в полевую сумку и подал ему руку;

— Ну бывай. Пока. Прости, что подставляю тебя. Но тебе все сойдет с рук. А мне Кварцевую гору он не простит. Так что не поминай лихом. Будь здоров.

И я проковылял к выходу. Так и разрешилась проблема «инспекции».

Я кое-как влез в кабину, где сидел в ожидании Николай, не выключавший на морозе двигатель. Машина развернулась и покатила к тракту.

Тем временем совсем стемнело. Николай опять взял свою «крейсерскую» скорость, все те же 70 км/час. Мы оба молчали. У меня не шел из головы тот номер, который я проделал над Румянцевым и Пастушенко. Не могу сказать, что мучала совесть. В конце концов Румянцев не из альтруизма затеял свою проверку. Косвенно она ударила бы и по Пастушенко. Не сомневаюсь, что он нашел бы к чему придраться. Затем и ехал. А Толя все-таки начальник партии и отвечает за все, что в ней происходит. Так что сейчас гроза ударит именно по нему. А уже был случай, когда я принял на себя удар, причитавшийся ему, только тогда исходил он от начальника экспедиции и его заместителя по общим вопросам.