Но мы вновь несколько отвлеклись, хотя все только что сказанное, как и рассмотрение ранее ряда событий 1924–1925 годов, имеет прямое отношение к обозначенной выше задаче общей характеристики положения в политическом руководстве страны 1926 и 1927 годов. Всесторонний анализ этого положения позволяет говорить о равновесии сил, установившемся в то время в высшем эшелоне власти. Можно было бы сказать даже об определённом единстве, но слишком полярны были два лидера, так или иначе представлявшие тогда объективную расстановку сил в руководстве.
И вот здесь мы подходим, пожалуй, к основному. Если анализировать не только идейную борьбу и теоретические разработки того времени, а преимущественно этим мы нередко ограничиваемся, но и действительное состояние руководства партией и страной, реальное осуществление власти и наличие её практических функций у конкретных лидеров, или, как говорили, вождей, то следует сделать вывод, что определяющее значение имел тогда не «дуумвират» (Сталин — Бухарин), а иное сочетание в группе тогдашних лидеров — Сталин и Рыков.
Именно в их руках были сосредоточены главные нити действительной власти (другой разговор, что их отношение к ней и пользование ею были в корне различны). Кремлёвский кабинет Рыкова, находившийся на том же этаже здания Совнаркома, что и ленинский, был известен всей стране, руководителям её регионов и национальных республик. К тому времени Сталин тоже покинул Воздвиженку. Его кабинет, расположенный на пятом этаже массивного здания на Старой площади, куда переехал аппарат ЦК, не имел такой всеобщей известности. Однако объём реальной власти хозяина кабинета был обратно пропорционален тому, что пока знали о нем страна и подавляющее большинство партии. Впрочем, фамилия его, всего лишь два-три года назад малоизвестная, теперь стала все более привычно открывать официальные перечни руководителей, в начале которых обычно значилось — Рыков, Сталин… Или Сталин, Рыков… До времени такой перестановке вроде бы не придавалось значения[35].
Недооценка в исторической литературе действительного значения Рыкова в высшем руководстве страны в немалой степени связана с господствующим десятилетиями в нашем сознании стереотипом, который едва ли не непременно связывает его фамилию с Бухариным, при этом почти обязательно ставит её второй после бухаринской, вольно или невольно представляя главу Советского правительства если и не эпигоном последнего, то, во всяком случае, как личность, не вполне политически самостоятельную.
Такой стереотип возник и был навязан в конце 20-х годов, а бесспорным автором его является Сталин. Развертывая борьбу против «правых», он сразу нанёс основной удар по их наиболее уязвимой фигуре — Бухарину, выступившему с теоретическим обоснованием расхождений со сталинской линией конца 20-х годов и только в этом смысле ставшему лидером «правых». Их действительное ядро было тем-то и опасно для Сталина, что оно держало реальные рычаги власти (Рыков — правительство, Томский — профсоюзы, Угланов — московская партийная организация). Он не мог не сознавать, что фактическим лидером этого ядра является Рыков (может, и невольно для себя, учитывая черты его характера). Нанося основной удар по Бухарину, Сталин в действительности стремился сокрушить авторитет главы правительства, парализовать его воздействие на ход событий.
О драматических обстоятельствах этой борьбы ещё придется говорить, сейчас же они затронуты лишь из-за необходимости наконец-то порушить отмеченный сталинский стереотип, тем более что в наши дни он получил нечто вроде «второго дыхания». 1988 год принес полную государственную и партийную реабилитацию «правым», что по времени совпало со 100-летием со дня рождения Бухарина. Накопленный нами опыт юбилеев был применен и в данном случае, что обернулось возникновением прямо-таки «бухаринского уклона» в литературе. Разумеется, в массе хлынувших работ немало по-настоящему серьезных, делающих важные начальные шаги в изучении деятельности этого выдающегося большевика, его действительно незаурядной личности, кстати резко контрастирующей (не в этом ли одна из причин повышенного интереса к нему?) с уровнем руководителей, занявших высшие партийные и государственные посты в последующие десятилетия. Но как бы то ни было, вновь наметившаяся, но уже на другой лад, нежели в конце 20-х годов, абсолютизация фигуры Бухарина ни к чему, кроме очередного искажения нашей истории, не приведет. В полном объёме это относится и к эпохе середины 20-х годов, «выпячиванию» в ней Бухарина в ущерб анализу реальной ситуации в политическом руководстве, где, на наш взгляд, основное лидирующее положение принадлежало двум, как уже говорилось, совершенно разным людям — Сталину и Рыкову.
Подчеркивая коренное различие их партийных и личных качеств, что в конечном счете обнаружило антагонизм между ними в политике, не стоит, как нам кажется, вместе с тем упускать из виду то важное обстоятельство, что оба они действовали в единственно приемлемой им общественной системе, которая открыто и широко была провозглашена как диктатура пролетариата. Это понятие после XX съезда КПСС ушло из жизни страны. Постепенно оно если и не исчезло совсем, то явно отступило на задний план и при изучении первых советских десятилетий. Между тем такое изучение никогда не будет полным без анализа практики, обозначаемой этим понятием системы, раскрытия её действительных форм и методов, а также содержания во всей его неизбежной диалектической противоречивости.
Последняя помогает уяснить и диалектику ситуации в политическом руководстве страны середины 20-х годов, взаимоотношений его основных лидеров, прежде всего Сталина и Рыкова, выявить в общеполитическом аспекте то, что разводило их в разные стороны и одновременно в чем-то объективно сближало. Чтобы пояснить это конкретнее, воспользуемся одним из известных определений диктатуры пролетариата, данных Лениным. Согласно ему, диктатура пролетариата есть упорная борьба против сил и традиций старого общества, «борьба кровавая и бескровная, насильственная и мирная, военная и хозяйственная, педагогическая и администраторская». Четко очерченные здесь две стороны диктатуры пролетариата обозначают и водораздел в общественно-политической практике Сталина и Рыкова. По всему тому, что известно о последнем, не будет натяжкой утверждение, что он в отличие от Сталина являлся одним из наиболее значительных выразителей той тенденции в партийно-государственном руководстве, которая воспринимала после победного окончания борьбы на фронтах бескровную, мирную, хозяйственную, педагогическую и администраторскую функции диктатуры пролетариата как главные.
Но могли ли они быть при этом и исключительными? Само по себе осуществление диктатуры, в том числе и пролетариата, невозможно вне единства двух названных выше сторон. Собственно, это и показано в приведенном определении. Руководя правительством диктатуры пролетариата, что Рыков не раз искренне и убежденно подчеркивал, он должен был, при всех своих устремлениях к демократизации общественной жизни, высоких личных качествах, обеспечивать осуществление такой диктатуры в полном её объёме. Конечно, можно сослаться на то, что так диктовали условия времени, Но в данном случае важно другое — признание противоречивости ряда черт политической биографии Рыкова. Кстати, начало заката её в этом смысле символично. Будучи лидером, действительно олицетворявшим «политическую и экономическую философию нэпа и смычки», что, в сущности, выражало отмеченные выше гуманные функции диктатуры пролетариата, глава правительства тем не менее поддержал одну из самых жёстких её сторон и дал в январе 1928 года согласие (вместе с другими членами Политбюро) на требуемые Сталиным чрезвычайные меры при проведении хлебозаготовок. Это в конце концов обернулось «изживанием» нэпа, извращением «смычки», многими другими тягчайшими социальными, экономическими и политическими последствиями, фактически превратившими в фикцию гуманные функции диктатуры пролетариата.
