Всю неделю — от вечернего телефонного звонка в рыковской квартире до воскресенья 27 января, когда в 4 часа пополудни в стране приостановилось на пять минут всякое движение и прогремели залпы военного салюта, с которыми слились фабрично-заводские, паровозные и пароходные гудки и сирены, — Алексей Иванович держался неимоверным напряжением сил. В одну из ночей объектив кинокамеры выхватил из морозной тьмы, потесненной зыбким светом костров, его фигуру среди рабочих, кайливших промерзшую землю на том месте, где теперь высится ленинский Мавзолей. Это только тысячный эпизод, из которых ткались те дни и ночи, когда Рыков заставил себя забыть о нездоровье.
Но такое было возможно лишь на время. Когда через день после ленинских похорон II съезд Советов продолжил работу, её повестку пришлось несколько изменить. Фрунзе от имени собрания представителей делегаций предложил снять доклад об организации промышленности. Выяснилось, сообщил он, «что тов. Рыков, который должен был сделать этот доклад, в настоящее время по состоянию своего здоровья этого доклада сделать не может».
Никому не дано знать свою, даже ближайшую судьбу. Не мог предугадать её и Михаил Васильевич Фрунзе, большевик с 1904 года, оставшийся в памяти страны военачальником, а в действительности быстро заявивший себя крупным политическим деятелем. Но срок его государственной деятельности оказался кратким. Пройдет немногим более полутора лет со времени II съезда Советов, и Рыкову будет суждено участвовать в выносе из Дома Союзов гроба с телом Фрунзе, незадолго перед тем, кстати чуть ли не в день своего 40-летия, ставшего вместо Троцкого наркомвоенмором, председателем Реввоенсовета СССР и избранного затем кандидатом в члены Политбюро ЦК РКП (б).
Сохранился фотоснимок, на котором Алексей Иванович — справа от него Зиновьев, слева Каменев — делает первые шаги, поддерживая гроб, от подъезда Дома Союзов к Красной площади, где за деревянным ленинским Мавзолеем была вырыта свежая могила. Тот день начала ноября 1925 года был нетеплым; Рыков, Зиновьев и Каменев одеты в пальто. А вот идущий на два-три шага сзади Каменева человек, прикрывший лицо рукой, кажется, в знакомом френче. Не Сталин ли это? Конечно, он случайно заслонил в момент съемки лицо, но, если это действительно Сталин, такая случайность символична. Ещё не отгремела медь траурных оркестров, а многоустая московская молва уже разнесла весть, что сорокалетний нарком умер после не такой уж и сложной операции (по поводу язвы желудка) не без участия «человека из Кремля». Потом разговоры об этом жестоко преследовались, но они, перейдя на едва слышный шепот, вновь громко зазвучали в наши дни, хотя никаких документальных подтверждений им так и не появилось.
Мы воспринимаем их иначе, нежели они воспринимались тогда. И это понятно. С высоты минувших десятилетий, уже свершившихся событий, которые «утихомирились» в пределах однолинейности ушедших в прошлое этапов развития, нам теперь известен реальный вектор кипевшей тогда жизни. Но в этом преимуществе таится и опасность тех или иных аберраций нашего видения той жизни, порождаемых не только её отстраненностью толщей минувших лет, но и предшествующими нам умышленными наслоениями. Думается, слухи о причине смерти Фрунзе, которые ныне воспринимаются через призму наших современных знаний о преступлениях Сталина, тогда, в пору их возникновения, были одной из форм выражения тревоги в определённых партийных и общественных слоях по поводу сложностей, обнаружившихся в руководстве партией и страной. Такие сложности и даже разногласия стали все более выявляться после кончины Ленина, хотя они накапливались уже в последние полтора-два года его жизни.
Этот факт оказался на долгий срок как бы несуществующим, а последний период деятельности Ленина — искажённым. Мысленно прокрутим ещё раз ленту уже упомянутого «исторического» кинофильма «Клятва». Напомним: его главная сюжетная посылка — клятва, которую Сталин якобы дал у ленинского гроба на Красной площади во время похорон вождя. Сталин таким образом сразу превращался «в Ленина сегодня», при этом полностью искажалось не только первое послеленинское время, но и предшествовавшие ему последние годы жизни Ильича. И такое искажение существовало десятилетиями. Прошло немало лет, в течение которых за Мавзолеем появилась не одна могила — Сталина… Суслова… Брежнева… Черненко… Не очень хорошо, наверное, писать так. Но должно же чему-то учить происшедшее. У лжи, утверждает пословица, короткие ноги, Это не всегда правильно, порой они бывают и длинными. Бесконечными же — никогда.
Наше современное продвижение к правде истории не случайно сопровождается нарастающим исследованием последнего периода ленинской жизни — в нем завязывались многие узлы тех противоречий, которые проявились в последующие годы. При этом основное внимание сосредоточивается на времени с конца декабря 1922 по март 1923 года, что тоже закономерно: именно тогда были продиктованы последние ленинские работы.
Но, к сожалению, болезнь Ленина стала сказываться значительно раньше. То сверхчеловеческое напряжение, с которым Владимир Ильич всегда, и особенно с 1917 года, расходовал свои силы, не могло пройти бесследно. В печати промелькнуло сообщение, что в 1969 году специальная комиссия, составленная из крупных медиков, проанализировала историю болезни В.И, Ленина, к которой с 1925 года никто не обращался, Результаты этой работы чрезвычайно важны с медицинской точки зрения и не менее, а в чем-то и более — с чисто человеческой.
«Мне довелось читать, — рассказывает академик Е.И. Чазов, — не только историю болезни, но и тома постоянного медицинского наблюдения за В.И. Лениным… Там столько человеческого!..
Особенно сильно меня растрогало следующее. К В.И. Ленину пришли товарищи. Он с ними долго дискутировал и, сильно устав, не смог дальше продолжать разговор. И вот, когда ему стало особенно тяжело, он заплакал. Заплакал от невозможности полемизировать, работать. От невозможности делать то, что является для него главным. Это трагедия человека, политического деятеля. Об этом почему-то не пишут и не говорят, но я думаю, что это прекрасно, когда «ничто человеческое не чуждо» даже таким великим людям, как Ленин».
Подобные документы — свидетельство титанической борьбы с надвигавшимся недугом. По-видимому, впервые он ощутимо заявил о себе примерно за три года до январской развязки 1924-го. Зимой 1920/21 года Владимир Ильич все чаще стал испытывать головные боли, пришла бессонница. В ближайшие месяцы недомогание усилилось.
Несомненно, это стало одной из причин потребности иметь постоянного, наделённого властью и пользующегося полным доверием помощника, который бы принял на себя часть текущих дел. В мае 1921 года Рыков был освобождён от обязанностей председателя ВСНХ РСФСР и стал заместителем Ленина, о чем ниже будет сказано подробнее.
Декабрь 1921 года принес новое и резкое ухудшение состояния здоровья Владимира Ильича. Ему впервые пришлось отойти от текущего руководства, «совершенно прервать работу», как он скажет чуть позже. 31 декабря 1921 года Политбюро ЦК РКП (б) приняло решение: «Предоставить В.И. Ленину 6-недельный отпуск с 1 января 1922 года с запрещением приезжать в Москву для работы без разрешения Секретариата ЦК. С обязательством назначить определённый один час в день для переговоров по телефону по наиболее важным вопросам».
Недавно опубликовано небольшое ленинское письмо немецкой коммунистке Кларе Цеткин, датированное 21 февраля 1922 года. Оно открывается тремя лаконичными, но очень выразительными фразами: «К сожалению, я очень болен. Нервам капут. Я не в Москве». В оригинале (письмо написано Лениным по-немецки) каждая из фраз стоит отдельной строчкой, и это усиливает их драматическое значение. Неделю спустя — вновь не свойственное обычной выдержанности Ленина признание, прорвавшееся сквозь строчки письма Д.И. Курскому: «Здоровье плохо».
Можно не сомневаться — и многочисленные факты это подтверждают, — что позволение заниматься только «наиболее важными вопросами» было применено весьма расширительно. Тем не менее от многих повседневных практических дел пришлось отойти. «Последние месяцы, — констатировал Ленин, — мне… не было возможности касаться дела непосредственно, я не работал в Совнаркоме, не был и в ЦК»[21].
