Неизвестно, сразу ли у них возникло взаимное чувство. Во всяком случае, прошло два года, прежде чем было принято окончательное решение. Сохранив добрые товарищеские отношения, которые, как стало теперь ясно Нине Семеновне и её первому мужу, Пятницкому, только и связывали их, они расстались. Нина Семеновна стала женой нелегала Рыкова. Наверное, и для него эти два года были в личном плане не очень спокойными.
Рыков приехал в Париж, конечно, не для того, чтобы просто увидеться с Лениным. В предшествующие недели он был занят выполнением поручения Владимира Ильича, связанного с подготовкой созыва совещания членов ЦК РСДРП. 28 мая — 4 июня (10–17 июня) такое совещание состоялось; правда, в нем участвовали только члены ЦК, находившиеся за границей (от большевиков — Ленин, Рыков, Зиновьев). На нем была образована Организационная комиссия по созыву всероссийской конференции РСДРП и принят ряд мер для возрождения партийного центра.
Получив связанные с этим практические задания, Рыков выехал в Россию. Его зарубежная поездка 1911 года оказалась последней в дореволюционный период. В следующий раз он пересечет границу лишь в 1921 году, направляясь в Германию на лечение.
Возвращение из-за границы оказалось более неудачным, нежели два года назад. Едва Рыков покинул московский Александровский (ныне Белорусский) вокзал, как был схвачен[6]. Продержав девять месяцев в тюрьме, его сразу же, как сошел лёд на Пинеге, отправили в те места, куда он под именем Али посылал в минувшем году открытки из Парижа.
Потянулись безрадостные месяцы ссылки. «Мы почти все здесь живём на казённое пособие», — писал он. Все деньги «немедленно уходят, и я до следующей получки хожу, как Бог, без копейки в кармане. Теперь я устроился с заработком, корреспондирую из Пинеги в паршивую газетку «Архангельск». Получаю 1.5 коп. за строчку. К моему несчастью, ни краж, ни грабежей здесь нет, и писать совсем не о чем». Эти грустно-шутливые строчки сменяются несколько иными: «Я все время читаю ученые книжки, журналы и массу газет, особенно газет, так как русская жизнь начала улыбаться и приходить в движение».
Подъем революционного движения в 1912 году был уже налицо, и ссыльный мысленно находился с теми, кто готовил новые баррикады. Вероятно, он знал о состоявшейся в начале года в Праге VI конференции РСДРП, принявшей ленинский курс борьбы за свержение царизма. В подготовке её принимала участие и Нина Семеновна, заграничная жизнь которой близилась к концу, что в значительной степени было связано с отчасти неожиданным освобождением пинежского ссыльного.
Его принесла в феврале 1913 года всероссийская амнистия по случаю 300-летия дома Романовых. После глуши Пинеги амнистированный оказался в шумном Петербурге. Здесь, в кругах интеллигенции, он встретился с некоторыми из тех, кто участвовал в революционных событиях 1905 года, и с горечью констатировал их полный отказ от былых устремлений, успокоение и сосредоточенность, как язвительно заметил вчерашний пинежанин, на устройстве «приличного семейного очага». «Новый образ жизни и цель личных и частных интересов, — отмечал он в те дни, — пробили брешь даже в формально большевистских головах и создали совершенно новые переживания и новую психику. Рабочие остались чужды этой трансформации нашей интеллигенции и стихийно, по инстинкту оказывают ей сопротивление».
Да, образ жизни, основанный на «личных и частных интересах», был чужд Рыкову. Примечателен его скептицизм и по поводу «приличного семейного очага». Он тем более примечателен, что, быстро покинув Петербург и переехав в Москву, товарищ Алексей оказался и у порога собственного «очага». Однако у него, как и у человека, который решил вместе с ним зажечь «очаг», были свои твердые взгляды по этому вопросу, связанные с их общим нравственным обликом.
В 1913 году Нина Семеновна Маршак легально обосновалась в Москве, став сотрудником Политического Красного Креста, созданного в 1912 году во главе с В.Н. Фигнер и Е.П. Пешковой при участии М. Горького для оказания помощи политзаключенным и ссыльным. Эта добровольная организация незаслуженно забыта историками, хотя она существовала в Москве четверть века — до 1937 года, оказывая поддержку и тем, кто попадал в политизоляторы, тюрьмы и ссылку в первые два послеоктябрьских десятилетия.
Эту организацию Нина Семеновна использовала в 1914–1915 годах как явку для бежавших из нарымской ссылки. Она вообще организовывала помощь «нарымчанам». Последними Нина Семеновна занималась в Красном Кресте не случайно.
Не случайно и то, что она оказалась в Москве. Здесь в 1913 году началась её совместная семейная жизнь с А.И. Рыковым. С самого начала это была дружная, крепкая семья революционеров, один их которых не имел не только паспорта, но и постоянной фамилии.
Появившись в Москве в конце весны 1913 года и войдя в руководство местной большевистской организации, Рыков уже в июле был арестован. То был его восьмой арест. Нетрудно заметить, что за предшествующие годы частота их нарастала. Едва успев вырваться на свободу, Рыков вновь попадал за решетку или в ссылку. Но усиление преследований не сломило его волю, напротив, лишь усилило энергию.
Об этом, в частности, свидетельствует секретное письмо департамента полиции, в котором говорится о его деятельности в последние недели перед июльским арестом. «Рыков является наиболее активным представителем московской организации РСДРП. После отбытия административной высылки в Архангельской губернии Рыков прибыл летом [1913 года. — Д.Ш.] в Москву и стал усиленно восстанавливать связи с фабрично-заводскими рабочими. В Лефортовском партийном районе он устраивал сходки, распропагандировывал рабочих за полотном железной дороги в лесу в местности, называемой Измайловским зверинцем, агитировал за создание стачек протеста по поводу преследования органов печати, сформировал в районе ячейку, долженствовавшую играть роль руководящего коллектива в их дальнейшей партийной работе. Ранее Рыков был неоднократно задерживаем на нелегальных собраниях рабочих, в том числе на собрании боевой дружины МК. Он занимался все время революционной деятельностью под чужим видом, под чужим именем».
Полицейский документ своим казённым языком поведал о конкретике буден «муравья революции». Впрочем, власть предержащие уже давно знали, что имеют дело с незаурядным, «наиболее активным», как отмечено в приведенном документе, противником. Отсюда ужесточение мер по его поимке и стремление «упрятать» подальше. Теперь Рыкову предстояло увидеть новую для него реку — Обь, по лесисто-болотистым берегам которой раскинулся в северной части Томского уезда Нарымский край с его суровым климатом. Ссылка в него относилась к числу наиболее тяжелых, по её истории можно проследить вехи освободительной борьбы в России. Сюда царизм загнал декабристов, здесь мучились участники польских восстаний XIX века, революционеры-народники, шли новые и новые этапы из российских тюрем.
Восточные ворота современной Москвы носят гордое название: проспект Энтузиастов. Когда-то здесь начинался Владимирский тракт. «Пойдешь гулять по Владимирке!..» — так говорили о тех, кому грозил кандальный путь в Сибирь. Им прошли виноватые и невинные, уголовники, бытовики и политические. В память о последних и получил современный московский проспект свое название.
В ноябре 1913 года отправился, правда не в кандальной колонне, а в арестантском, как его называли, «столыпинском» вагоне, с очередным этапом в далёкую Томскую губернию и Рыков. О том, что такое этап, он знал хорошо — уже четырежды ходил им, но этот оказался особенно тяжким. В одном из первых писем он сообщал Нине Семеновне: «Грубость солдат неимоверная, конвоиры от Пензы дрались и избили нескольких арестованных. Мои руки несколько раз сковывали с руками соседа. В самарской тюрьме нас разместили в одной камере более 100 человек. Спали на асфальтовом полу. Паразитов масса, неисчислимое количество, когда зажгли огонь, все снимали с себя бельё и начиналось истребление. Спать было невозможно. Подумать только, что я перенес эти муки пять раз и до сих пор не помер — удивительно!»
