— Али я тут на ваших соколиных глазах башку свою одноусую кистенем расколочу до издыхания, али выбирайте меня есаулом Степана Тимофеевича, и с этим званием скроюсь я на своей перменской лодочке, а как новый месяц взойдет, догоню вас на Волге, да не один — с дельными ребятами! Трогать без вас никого не стану, а ежели захотят вкрутую извести, — драться буду — не дамся, пока я Васька Ус, пока живы вольные жилы в грудях!

И Васька со всего маху хватил себя в грудь медным кистенем. Только сбуцкнуло.

— Вот есаул пригожий, — радовался атаман, — вот боец накаленный. И, видно, не раз бывал в кулачной битве.

— Бывалым почитаюсь, — подмигивал единственным глазом новый есаул, — я, Васька Ус, большой охотник до боярских пуз. Дрался не один раз, а потерял только один глаз. А про ус помалкиваю — кому я один ус в заклад оставил.

— А петь, Васька, можешь?

— Поем как брагу пьем. Без песен и свет тесен. А мы, братцы, тесноту не уважаем — нам и вся земля мала, хоть на солнце греться лезь. И полезем. На это, как погляжу, житье походит.

— А ну, спой песню какую ни на есть.

— Я и своего изделия спою.

— Ой ли.

— Давай гусли.

Степан подошел, протянул гусли и весь зорко насторожился, будто приготовился услышать неслыханное, разрешить неразрешимое.

— Эй, и давно же я не игрывал, а тут разом на Степановых приходится. Ну, была не была.

И тронул ловкими пальцами Васька Ус струны гусельные.

Встряхнул рыжим усом, вскинул синий глаз к небу и запел густым, лесным, широким, горячим голосом:

Кончил петь Васька Ус, на пень вскочил, синим глазом уперся в низовую даль и железным голосом прокричал:

— Волга путь нам на Астрахань показывает, — того города богатейшего, города торгового держаться будем, и там вольность сермяжную учиним. И там голытьба ждет не дождется жигулевских гостей. Вот моя дума где сидит. Встрепенулась душа атаманская, всколыхнулась бурливая кровь, захватило сердце пьяным ветром от ядреной думы Васькиной.

Крепко обнял Ваську Уса Степан, так крепко, что оба на землю упали, и заревели, и засмеялись.

Уж, значит, поняли друг друга, коли сама судьба свела да благословила.

Степан заорал:

— Братцы, выкатывай бочонок с виноградным караванным черкесским. Выпьем здравицу за пермского медведя, за нашего есаула Ваську Уса!

И опять заревели, и опять засмеялись.

Едва Васька Ус осушил полуведерный жбан с вином, едва расцеловался со Степаном, да по обычаю в ноги всем поклонился — вскочил, да бежать к своей лодке. Степан с удальцами бросились — хотели остановить нового есаула, а Васька уже отплыл и кричит:

— Как новый месяц взойдет, догоню вас на Волге, да не один — с дельными ребятами!

А сам стрелой вверх понесся; на веслах вечернее солнце закраснелось.

Слышно было, как Васька Ус песню ярую голосисто запел, есаульскую, лихую.

Скрылся за островом.

Удальцы шапки сняли, рты открыли. Диву дались непомерному.

Долго, до полночи стоял Степан на берегу.

Все смотрел в Васькину сторону, грустинно мученски смотрел. Ждал — не вернется ли.

Не любил Степан расставаться с такими орлами, не понимал, как это можно; больно-нестерпимо чуял всю тоску разлуки и, расставшись, страдал до отчаяния, метался, выл, стонал: так сразу Ваську почуял.

Места нигде не находил.

Все о Ваське думал — откуда этакие самоцветы берутся, и понимал: из коренной, черноземной толщи, жирной и плодородной, из густых лесов, девственных и звереберложных, из полей и лугов широкоченных, из крестьянских изб, бедных и темных, из крепостной подворотни крепкой боярской, да из вольных донских казацких степей, да на дорогах беглых-сиротских, — вот откуда родились.

Уродились ядреными, сильными, проворными, самоценными.

Расцвели яркоцветными, пышными, крыловейными.

Созрели сочными, мудрыми, вольными.

Расплодились урожайно.

Возьми, согрей каждого и во всяком, самом захудалом сермяжнике, найдешь, увидишь, почуешь непочатый край красоты человеческой. Вот возьми, согрей каждого, разверни душу его и будто в сад цветущий войдешь и райских птиц услышишь на ветвях изумрудных.

Люди не могут не петь.

А когда поют, — жизнь как ворота раскрывается, и хочется гостем желанным войти и каждому счастья принести.

И с каждым разделить по дружбе братской кручину и радости, боль и удачу, любовь и разлученье, обиду и верность, утрату и победу.

Что же такое песня?

И какие силы потайные таит она в глубинах неизмерных, в приютах неисчислимых.

В песне Степан видел качельную страну, где на деревьях, высоких до неба, между ветвинами натянуты ряды струн, и ветер из радуг, пролетая, перебирает струнный стан пролейными певучими руками, а вершины, раскачиваясь, хранят протяжность отзвука.

В песне он слышал вечно-весеннюю разливность из берегов по лугам, когда текучесть течения, задевая кусты, дает трепет журчального мерцания, привлекая дивных мастеров песни — соловьев ковать четкие трели у водоравнин, умеющих отражать броско наливные звучали.

В песне он чуял густой запах пролитого вина на вечернюю поляну.

Сыздавна людская душа жила песней.

Всю свою богатырскую мощь, славную, несокрушимую силушку, все свои будни и праздники, тяжкие труды и разгулы бесшабашные, все свои обиды, горевания безропотные, думы несбыточно-огненные, — все, чем жила русская народная душа, все, что таила и сберегала, — все до последней капли отдала своей песне.

На, возьми! Ни стона, ни светлого крика не осталось за душой.

Все выложено.

Все распахнуто.

Все сказано, что спето.

Неслыханными сокровищами переполнена безмерная родимая земля, и нет сил, чтобы исчислить все духовные сокровища народной гущи, и кружится голова; как подумаешь о всех песнях, сложенных во славу кровную, коренную, ядреную.

Горы сил раскиданы от щедрости размашной, и горы сил остались в залежах непочатыми.

Оттого в каждой песне — каждая душа чует свое близкое, родное, неотъемлемое.

Оттого в каждой песне — каждое сердце слышит свое биение, свою кровь, свою тоску и веселие.

Оттого в каждой песне — судьба каждого, кто родился и пышно цвел глубинной любовью своей любимой матери-земли.

И если в каждой песне — великая жизнь, то вся великая жизнь — молодецкая вольная песня.

Песня или жизнь — не все ли равно.

Ведь нет иного пути, кроме пути былинного, нет иного прозвания были, как быль богатырская.

— Вей, разливайся, раскачивайся душа.

— Ветрись ветром буйным, широким.

— Кружись в дикой пляске!

— Голубейся вглубь, облачайся облаками, солнись солнцем.

— Ори! Раздавайся в раздолье! Громче ори!

— Мотайся в бесшабашном величии.

— Песнепьянствуй!

— Бегай на голове. Славь молодость!

— Вскидывайся, рвись на небеса!