— А кашалотом? — спросил я.
— Ну ты, парень, того-этого, не заговаривайся. Еще обормотом обзовешь…
— Я не заговариваюсь, дядя Коля…
Нет, никто не хотел вместе со мной подумать, кем же лучше быть, кашалотом или английской королевой? Мне же эта задача не давала покоя с того самого дня, когда я увидел по телику, как английская королева открывала прошлую олимпиаду в Монреале. А кашалот как раз в это время проглотил английского матроса с китобойного судна. Об этом я прочитал в журнале «Катера и яхты». Потом его спасли, этого матроса, и оживили… Только кашалота жалко, потому что ему разрезали живот…
— Ну так как, дядя Коля? — теряя последнюю надежду, спросил я.
— Чего?..
— Насчет кашалота…
— Тьфу!.. Мне бы твои заботы! — только и сказал дядя Коля и еще некоторое время подозрительно на меня посматривал.
Выручил меня Павлик, ловко переменив разговор.
— Дядя Коля, — спросил он, — а вы с Жизнерадостным Сереней дружите?
— А кто ж с ним будет дружить?
— А почему?
— Так он же — законченный алкоголик! Лет десять уже обретается на свалке истории.
— На какой свалке?
— А там, где все отбросы…
— А тети Клопина Наташка его к себе в папы приводила.
— Эх-хе, — неожиданно погоревал дядя Коля. — когда своего папы нет, и алкоголика приведешь… Девчушка-то неплохая, а вот ей и матери, Клеопатре, значит, в жизни не повезло: свой не лучше был…
— Так тетя Клопа прогнала Сереню, — сказал я. — Он даже с лестницы съехал.
— Правильно сделала.
— А Наташка опять все по дворам ходит, пап ищет, — вставил Павлик.
— Малышка, несмышленыш… Где ж их возьмешь? Они и захудалые на дорогах не валяются. А хорошие, так тем более…
Щелкнул замок входной двери, вошел папа.
— Ну вот, как раз кстати, — приветствовал его дядя Коля. — Давай, переодевайся во что старое, будешь мне полосы подавать, а я начну клеить.
— Сейчас. Только с ребятами разберусь в одном деле, — ответил папа. — Попугай-то ваш где?
Мы с Павликом невольно переглянулись.
— Ладно тебе с попугаем, — сказал дядя Коля. — Тут и кашалотов и английских королев навалом… Клей высыхает. Эвон сколько полос заготовил!.. Маша моя сегодня в ночь дежурит. Помогать некому. Так что ты кстати пришел… Ребята, где у вас тряпка?
Ничего не ответив папе, мы со всех ног бросились подавать дяде Коле тряпку, что оставила нам для этого дела мама.
— Ну ладно, — сказал папа. — Раз уж намазал, будем клеить… А насчет попугая тоже не мешает до сути дойти.
Мы с Павликом и тут промолчали: знал бы он, что Жако уже у бабушки, досталось бы нам на орехи.
Папа надел «рыбацкие» брюки, старую рубашку и стал подавать дяде Коле сложенные волнами полосы обоев. Дядя Коля быстро и ловко наклеивал их на стену. Я и Павлик готовили им новые куски, раскатывали рулоны на полу. Некоторое время все четверо работали молча.
— Слышь, Петр Яковлич, — сказал дядя Коля. — Приметил я, ребята животин разных любят. Хомячки у них были, о собаках убиваются, попугая, говоришь, купили… Свозил бы их на стройку в наш новый микрорайон, показал бы, как там и чего… Одно дело Птичий рынок, и совсем другое, как оно в жизни бывает…
— А ведь это мысль, — немного подумав, согласился папа. — Только не слишком ли круто будет?
— В самый раз, — заверил его дядя Коля. — Не маленькие…
— Разве что мать будет против, — предположил папа.
— А у нее сегодня родительское собрание, она поздно придет, а завтра рано уйдет, — поспешил я успокоить папу. Мне тоже не хотелось, чтобы они опять поссорились.
— Па, возьми нас с собой в микрорайон!
— Возьмите, дядя Петя! — взмолился и Павлик.
— А ты что голос подаешь? — осадил его папа. — Спроси сначала у своих родителей, потом уже «возьмите».
— Я сейчас! Они позволят!.. Слав, я быстро!.. А вы нам всю стройку покажете?
— Покажу и стройку, — как-то неопределенно сказал папа, как будто это было не самое главное, ради чего мы собирались ехать.
Павлик умчался домой, мы остались втроем.
Я продолжал раскатывать рулоны обоев, резать их на куски и раскладывать «лесенкой», папа подавал намазанные клеем полосы дяде Коле, дядя Коля выравнивал их на стене, тер тряпкой.
— Слышь, Яковлич, — окликнул папу дядя Коля. — Парень-то твой чего говорит. Вроде Клеопатрина Наташка Сереню-алкоголика себе в отцы вербовала.
— Как это? — с удивлением глянув на меня, спросил папа.
Я рассказал ему все, что произошло на лестнице, когда тетя Клопа крикнула: «И чтоб ноги твоей больше не было!», а Жизнерадостный после этого на собственном хребте съехал по ступенькам. Рассказал и о том, как я пытался подарить Наташке свое самое дорогое богатство — мятные жвачки-подушечки, а она поддала мне снизу по руке, и все разлетелось…
Неожиданно папа улыбнулся и потрепал меня по макушке. У него даже глаза потеплели.
— Молодец, сынок, — сказал он.
— Почему, пап?
— Сердце у тебя доброе. Хотя, конечно, мятными подушечками папу не заменишь.
— Сердце-то доброе, — разглаживая тряпкой стену, сказал дядя Коля, — а только доброта — она хуже воровства.
— Ты хотел сказать, не «доброта», а «простота»? — поправил его папа.
— Одна хрен, — возразил дядя Коля. — На одном добром десять недобрых ездят.
— Ну, это не скажи…
— А то я не вижу, как твоя Людмила на тебе катается? Только что веревки из тебя не вьет.
— Ты что ж это, на домашний бунт подстрекаешь? — спросил папа. — С Милой у меня бывают сложные отношения по части ее пристрастия к «тряпкам», но она пока что со мной считается…
— Как хомут с мерином, — проворчал дядя Коля.
— Слушай, Николай Иванович! — уже не на шутку обиделся папа и покосился в мою сторону.
— А чего, Николай Иванович? — строптиво ответил тот. — Твое дело конченое, а он еще молодой, пускай на ус мотает, вывод делает. Вот, к примеру, я!.. Александр Македонский как говорил?.. Идешь к женщине — бери плетку!.. Я свою Марью во как держу! — дядя Коля стиснул жилистый кулак, весь выпачканный клеем и краской, и, сделав решительное лицо, добавил: — Не пикнет!..
Надо же было так случиться, что как раз в эту минуту раздался телефонный звонок. Папа подошел и взял трубку.
— Да… Я… Сейчас позову. Положив трубку, сказал дяде Коле:
— Тебя. Легка на помине.
— Никак Марья?
— Она самая… Гремит. Что-то ты там натворил.
Дядя Коля молча уставился на папу.
— Ну чего смотришь? Иди, «пикай», а я послушаю… Александр Македонский…
— Ах, батюшки! — всполошился дядя Коля. — Кефирные бутылки забыл отнести и хлеба не купил. Ну, брат, сейчас нагорит! Ей же на дежурство!
Дядя Коля по-молодому слетел с табуретки и сломя голову бросился к телефону.
— Машенька… Машуня… — заговорил он ласково. — Это я, Коля…
Никогда еще я не слышал у него такого интеллигентного голоса.
Папа посмеивался. У меня же из головы не шла история с Наташкой и Жизнерадостным Сереней. Наконец я спросил папу:
— А тебе Наташку жалко?
— Конечно, жалко… Только ее горю трудно помочь… Ты бы хоть был бы к ней повнимательнее.
— А как?
— Ну дружил бы с ней. Кстати, я там конфет и вафель принес. Возьми и поделись.
— Я с бабами не дружу.
— Что, что?
— У нас мальчишки с девчонками не дружат. Тем более — с первоклашками.
— Можно и с первоклашкой дружить, быть ей старшим братом. Почему это у вас в школе такие отношения?
— А тебе дядя Коля уже сказал почему, — тут же нашелся я.
Папа с укоризной посмотрел на Николая Ивановича. Тот как раз, положив трубку на аппарат, бодро взбирался на табуретку.
— Уф, пронесло! — сказал дядя Коля. — Только и отбодался тем, что пообещал вечером всю посуду перемыть. А поссоришься, ни в жисть чекушку не купит.
— Ну-ка, повтори дяде Коле, что ты мне сказал, — очень спокойно предложил папа. Но я хорошо знал, что значит это спокойствие.
— Пап, я не могу пойти к Наташке, даже как старший брат, — сказал я и опустил голову.
