— О господи! — совсем бабушкиным голосом сказала мама. — Паркет же вздуется!.. Сейчас еду!.. С таким трудом создавала уют, и теперь все прахом!..

Пока я звонил маме, папа с тетей Клопой уже затушили одеяло, от которого остались только края, а посередине зияла огромная дыра. Тетя Клопа, забыв, что у нее на голове алюминиевая кастрюля, тряпкой собирала воду с паркетного пола и отжимала ее в ведро точно так, как вчера это делали мы с папой, когда у нас в ванной прорвало вентиль. Папа, едва натянув на мокрые трусы тренировочные брюки, подписал брандмейстеру — старшине Митричу — какую-то бумагу и принялся приколачивать кусок фанерки, вместо стекла в балконную дверь.

Раздался длинный-предлинный, захлебывающийся от торопливости звонок. Я оттянул защелку к открыл дверь.

Мама и бабушка вихрем ворвались в квартиру, а вслед за ними — почему-то тетя Клара. Все трое примчались быстрее, чем «скорая помощь», чем даже сама пожарная машина. И это было понятно: мама спешила, на пожар, как она сказала, спасать свой «уют», а вовсе не меня или папу, тем более не папину диссертацию и не моих бедных хомячков… Была она почему-то в своем лучшем платье и даже, кажется, успела в парикмахерскую забежать.

Я хотел было рассказать маме и бабушке, что у нас происходило, но тут же понял, что лучше и вовсе не раскрывать рот.

Ни меня, ни папу, ни тетю Клопу все трое ровно бы и не замечали. С самым зловещим видом и мама, и бабушка, и тетя Клара ходили по квартире с лицами как на похоронах, вполголоса обменивались короткими замечаниями.

Мама наклонилась, ковырнула ногтем паркет, едва сдерживая слезы, навернувшиеся на глаза. Она посмотрела на тетю Клару и от переживаний даже покачнулась. Тетя Клара с лицом, как будто навсегда теряла близкого человека, поддерживала ее. Бабушка причитала вполголоса:

— Ай-яй-яй-яй-яй-яй!.. Все уничтожил, все зны́щил, окаянный!.. Говорила тебе, не хозяин он! Только и звания, что строитель!..

Мама тоже что-то бормотала, вроде бы как заговаривалась:

— Пол придется перестелить, нанимать паркетчиков, циклевать, покрывать лаком… Стены переклеивать, потолок красить заново… В какую это копеечку обойдется!.. А я еще хотела в кабинет этому чудовищу финскую стенку поставить!..

Тут уж папа не выдержал:

— Мила, что ты говоришь? Это я-то чудовище?..

Мама его по-прежнему не замечала, и папа снова начал приколачивать в балконную дверь вместо стекла фанерку, хотя она и без того была надежно прибита. Папа когда что-нибудь делал, все делал надежно, как говорила мама, на века.

Мы с папой замечание насчет финской стенки пропустили мимо ушей, но тетя Клара насторожилась.

— Как финскую? — переспросила она и даже подскочила на месте, будто ее ужалили. — Где же ты ее нашла?

— С большим трудом и с немалыми комиссионными, — очень печальным голосом сообщила мама. — А теперь все эти деньги надо ухнуть на ремонт.

— И сколько же комиссионных? — вся наострившись, как лезвие бритвы, сузив глаза, спросила тетя Клара.

— Сто рублей дотации, ни много ни мало.

— Ну, это тебе просто повезло! — расширив ноздри, заявила тетя Клара. — Платят и двести!..

— У нас не такие деньги, как у вас, — тут же ответила ей мама. — Сто рублей «в благодарность» для нас и то очень много!..

— Ты что, уже договорилась? — продолжала допытываться тетя Клара. — С кем?..

Я видел, что мама колеблется, говорить ей или не говорить. Все замерли: и тетя Клара, и тетя Клопа, и бабушка. Только папа продолжал со зла бухать молотком в давно уже надежно приколоченную фанерку.

— А гарью-то, гарью как провоняло все, — отчетливо прозвучал в этой тишине бабушкин голос. — Шторы в дырках, потолок ровно в кузне.

— Ах, да помолчите, ради бога! — раздраженно сказала мама, и бабушка на полуслове поперхнулась.

— Молчу, деточка, молчу…

— Мила, — голос у тети Клары стал совсем строгим, — я тебя прошу сказать, с кем ты договорилась о финской стенке?..

— Я не уверена, что это окончательно, — не сразу ответила мама.

— Но ты ведь уже договорилась?

— Н… не совсем…

— А я, — еще строже продолжала тетя Клара, — не совсем тебя понимаю!.. Боюсь, что и Жорка, он ведь опять едет за рубеж, не совсем тебя поймет!..

Разъяренная тетя Клара, громко стуча каблуками в мокрый паркет, покинула нашу переживающую столь трудные времена квартиру. Ее уход совсем доконал маму. Сначала она крикнула вслед:

— Клара!.. — Потом добавила: — А, все равно!..

Опустившись на стул, мама закрыла лицо руками, и беззвучно заплакала, а бабушка, помогая ей, затянула тоненько, как по покойнику:

— Погорельцы вы мои бедненькие!.. Сиротиночки сирые, бесталанные!..

Как раз в это время снова раздался звонок. Я открыл дверь. Вошел почтальон.

— Ценная бандероль Ручейниковой Людмиле Ивановне, — сказал он.

Мама тут же вскочила, как на пружинках. Она расписалась в квитанции, дала почтальону целых пятьдесят копеек и, торопясь, вскрыла небольшую бандероль, всю заклеенную заграничными красивыми марками. В упаковке была очень красивая коробочка, а в коробочке — великолепные огромные-преогромные очки.

Увидев их, мама даже вскрикнула от радости. Она тут же померила их перед зеркалом и стала похожа на представительного Георгия Ивановича. Залюбовавшись ею, я даже рот раскрыл от удивления.

— Ну что смотришь, малыш? — очень ласково сказала мама. — Тебе нравятся мои новые очки?

— Очень, мамочка!

(Попробуй скажи, что не нравятся…) Но мне сейчас, и правда, все в ней нравилось, потому что я тоже, как и мама, люблю новые вещи. А вот папа у нас говорит, что больше привыкает к старым. Нравятся ему, конечно, и новые… Жаль только, что нечасто они у нас появляются. Не то что у тети Клары…

Мама сняла очки и приложила их к моей переносице, потом опять надела их и стала проверять перед зеркалом, как ей больше идет, когда очки надеты ближе к кончику носа или когда к переносице?

В это время ее окликнула бабушка:

— Мила! Ну что ты там перед зеркалом вертишься? Ты посмотри сюда! Ты только посмотри!..

Мама оглянулась: бабушка кивком головы показала ей на тетю Клопу. Обе — и мама и бабушка — громко расхохотались.

— Ничего смешного, — догадавшись, почему они смеются, с достоинством сказала тетя Клопа.

Красивым движением красивой руки тетя Клопа сняла с головы алюминиевую кастрюлю и гордо встряхнула своими красивыми, как она думала, медно-красными волосами.

— Да будет вам известно, — сказала тетя Клопа, — каска у пожарного от падающих головешек или даже горящих балок.

В ответ на это мама, чтобы победить тетю Клопу, снова надела свои огромные, модные, отличнейшие очки.

— Сами вы… «горящая балка», — сказала она. — Падающая притом…

Тетя Клопа покраснела так, что опять куда-то подевались все ее веснушки. Она уже набрала воздуху и хотела что-то сказать, но так и не придумала что.

— Придется вам выдать медаль, — продолжала мама, — за отличие при тушении пожара.

— Кому-то надо быть и на пожаре, — нашлась наконец тетя Клопа. — А в этих очках, — добавила она, — вы — настоящая сова!

— Ах, я сова? — сузив глаза, переспросила мама. Она хотела еще что-то сказать, но не успела: ее тут же перебила тетя Клопа.

Повернувшись к папе и еще раз поправив на затылке волосы, тетя Клопа сказала проникновенно:

— Петр Яковлевич, если я вам еще чем-нибудь могу быть полезной, пожалуйста, располагайте мной…

— Да нет, Клеопатра Сидоровна, больше ничего не нужно, большое вам спасибо… — ужасно смутившись, не глядя на маму, пробормотал папа.

— Мужлан неблагодарный! — процедила сквозь зубы тетя Клопа и пулей вылетела из нашей квартиры.

Мама с легкой улыбкой, бросая взгляды в сторону бабушки, как бы приглашая ее повеселиться, рассматривала папу сквозь свои новые парижские очки. От ее печального настроения не осталось и следа. Чувствовала себя мама, по меньшей мере, именинницей.

— Хорош! — наконец сказала она папе к неожиданно звонко расхохоталась.