Мы шли с Помонисом по чисто подметенным улицам, заглядывали в дома, сохранившиеся иногда до второго этажа, входили сквозь дверные проемы в бани и храмы, рассматривали дренажные трубы, срезы культурного слоя, где четко было видно чередование прослоек от основания крепости до времени ее полного запустения. Честно говоря, я уже устал и от впечатлений и просто от многочасового лазания по крепостным стенам и башням, по домам и раскопам. Однако Помонис не успокоился, пока не осмотрел всю крепость, каждый раскоп, даже каждый пробный шурф, каждое расчищенное здание.

Раскопки шли полным ходом, с лязгом проносились мимо нас вагонетки, летели комья земли из-под лопат, археологи саперными лопатками, скальпелями, медорезными ножами и кистями вели расчистку, работали с теодолитом.

Когда во время обеда Помонис спросил меня:

— Ну как ваши впечатления? Хорошо умели строить римляне?

— Римляне строили хорошо, — ответил я, — но и ваши археологи отлично копают, одни стоят других.

Я видел, что моя похвала приятна его ученикам, но сам Помонис в ответ только пробурчал что-то невнятное.

После обеда, когда мы с ним мылись в реке, на другом берегу, поодаль от села, показались неожиданно многочисленные повозки, крытые брезентом, верховые и пешие мужчины и женщины в пестрых одеждах.

— Цыгане! — закричали все наши, а неугомонный Помонис тут же предложил мне переправиться на другой берег и посмотреть на табор.

Наскоро вытершись и одевшись, мы сели в лодку и подъехали к тому месту, где остановился табор. Когда мы подтаскивали на берег нос лодки, мимо нас на неоседланной вороной лошади проехал молодой цыган в белой нейлоновой рубашке с расстегнутым воротом и кожаных штанах, снизу расклешенных. Сбоку на штанах по обеим сторонам сверху донизу шла кожаная бахрома, как у индейцев. Цыган приветливо махнул рукой и обнажил в улыбке блестящие белые зубы. Мы с Помонисом шагали к центру табора, лавируя между повозками, на которых были нарисованы цветы, святой Георгий на коне и много всяких других изображений. Неожиданно путь нам преградила босоногая старая цыганка в развевающейся черной юбке, с оранжевой шалью и монистами из больших серебряных монет — как я разглядел, шведского короля Густава Адольфа. Пышные седые с прозеленью и синевой, как морская вода, волосы ее были распущены, ярко горели бешеные тигриные глаза. Цыганка громко и страстно что-то нам кричала, но я не мог понять ни одного слова.

— Она говорит, что табор пришел из далекого города, где было что-то вроде землетрясения, так по крайней мере я ее понял, — объяснил мне Помонис — Говорит, что они потеряли там много вещей во время этого самого землетрясения, что даже люди у них погибли. И она предлагает нам погадать.

Я с сочувствием посмотрел на старуху. Однако Помонис несколькими непонятными мне словами пресек поток ее красноречия и сунул ей какие-то деньги в раскрытую ладонь. Цыганка, бормоча слова благодарности, отступила, а мы с Помонисом без всякой определенной цели продолжали идти и вскоре оказались в самом центре табора. Здесь несколько человек кончали сооружать довольно высокий шатер из жердей и ветхого брезента. А вокруг уже кипела таборная жизнь — звенели наковальни, на кострах грелась вода в огромных котлах. Молодой цыган, которого мы видели по пути, вернулся и увел с собой к реке распряженных и успевших остыть лошадей. У шатра распоряжался невысокий седой цыган, облаченный в одеяние, напоминающее южноамериканское пончо — большое байковое одеяло с дыркой для головы посередине. Увидев Помониса, он вскрикнул. Оба старика обнялись и несколько минут хлопали друг друга по плечам и по спине, издавая при этом изумленные возгласы. Они изумлялись, а я нисколько. Более того, я до сих пор удивлялся, как это мы попали в какое-то новое общество, а Помонис все еще не встретил друга.

Когда первая радость от встречи улеглась, Помонис объявил мне, что цыгана зовут Янош, и представил меня ему как своего близкого друга. Помонис пригласил Яноша к себе в лагерь, и тот обещал прийти вечером. Мы отправились к берегу, и Янош пошел нас проводить. Помонис участливо осведомился, много ли людей пострадало при землетрясении, чем привел Яноша в немалое удивление. Узнав, от кого мы получили эти сведения, он ухмыльнулся, а потом, нахмурившись, сказал, что все это чистая фантазия, что про землетрясение той старой цыганке, наверно, прочел в газете внук, а табор сюда откочевал из совсем других краев.

Я увидел, что на лугу несколько цыган ставят и закрепляют большой высокий столб. Наверху его была прочная железная вертушка, с которой почти до земли свешивались канаты с петлями на концах. Это сооружение было похоже на памятные мне с детства гигантские шаги. Я спросил Яноша, что это, и он ответил:

— Через несколько дней свадьба будет. Моя дочка Маша выходит замуж. Скачки будут. Песни будут. Игры будут. Обязательно приходите.

Янош громко крикнул что-то, и к нам, вынырнув из-за телеги, подошла девушка лет семнадцати с длинными изумрудно-зелеными глазами и бровями, поднимающимися к вискам. Трудно было поверить, что это именно и есть Маша, так не походили друг на друга сутуловатый, кряжистый, медведеобразный Янош и его стройная, тоненькая дочка. Когда нас знакомили, она вспыхнула, опустила глаза и, не поднимая их, только кивнула головой, когда Янош просил ее подтвердить приглашение на свадьбу.

— А где же жених? — спросил Помонис.

Янош указал рукой на молодого цыгана в нейлоновой рубашке, который все еще поил и обмывал лошадей на реке, и сказал, что его зовут Атанас и что он добрый кузнец. Когда Янош говорил про свадьбу, мне очень захотелось, чтобы женихом оказался именно этот цыган, и теперь было приятно услышать подтверждение. Помонис попросил Яноша разрешить Маше съездить с ним в крепость, чтобы передать ему какие-то подарки. Маша было застеснялась, но старик ей что-то строго сказал, и она покорно пошла с нами к лодке.

В крепости к этому времени оставалось всего несколько человек. Работавшие у нас землекопами жители из села давно уже разошлись по домам, да и большинство сотрудников и студентов, принимавших участие в раскопках, тоже жили в селе.

Однако, когда Адриан, Николай, Галка и еще двое наших сотрудников окружили Машу, она снова очень смутилась, и Галка, тут же проникнувшаяся к ней симпатией, утащила девушку к себе. Они где-то пропадали до самого ужина. Мы уже сидели за столом, когда показались Маша и Галка, и я невольно залюбовался ими. Хотя Галка была лет на 10 старше Маши, но они выглядели ровесницами и обе были радостно возбуждены, знакомой мне радостью открытия нового человека, сразу ставшего близким. Маша, преодолев смущение, неожиданно смело обвела нас своими зелеными глазами и пригласила на свадьбу. Она сделала это как-то удивительно гордо, а потом грациозно повела плечами.

За ужином Помонис сказал:

— Завтра после работы и отдыха, в шесть часов вечера, будет подведение итогов раскопок.

Я видел, как насторожились ребята при этом объявлении.

После ужина Маша с целым рюкзаком каких-то вещей, которые Помонис послал Яношу, сопровождаемая Галкой пошла к лодке.

Стемнело. Стали виднее и ярче таборные костры на том берегу. Мы тоже развели костер у подножия крепости. Тьма скрыла разрушения, причиненные людьми и временем. Мощные башни казались целыми и грозно темнели на фоне звездного неба. Где-то высоко, уже невидимые, с тревожным криком пролетели журавли. Но вот послышался стук уключин и плеск воды. Шурша килем о прибрежный песок, лодка ткнулась носом в кусты. Янош, с неожиданной для его возраста ловкостью, выпрыгнул из лодки, прямо через ветки, лишь слегка забрызгав водой высокие сапоги с желтыми отворотами и пряжками на подъеме. Он оправил сатиновую синюю рубаху, перепоясанную белым шнуром, и, осторожно развернув темный холст, достал скрипку.

— Ты и вправду колдун, — усмехнулся Помонис. — Я ведь именно сейчас о тебе думал, думал о том, что уже много лет не слышал твоей игры, а все ее помню.

Янош не заставил себя просить. Он широко расставил ноги. Слегка наклонил набок голову. В свете костра блеснула большая медная серьга в правом ухе. Он стоял неподвижно, согнув и без того сутуловатую спину, как будто на плечах его лежала какая-то тяжесть. Лицо широкое, с резко поднимающимися к вискам кустистыми седыми бровями, как бы застыло. Губы были крепко сжаты. Неторопливо поднял он скрипку, сильным движением подбородка прижав ее к груди. Толстые коричневые пальцы его, казалось, были созданы для того, чтобы держать молот и лом. Но вот Янош провел смычком по струнам, и лихая, бесшабашная мелодия зазвенела над темной рекой. Янош стоял неподвижно, лишь иногда слегка поворачиваясь на месте, и тогда был виден его профиль — могучий, набегающий на брови лоб под густой шапкой седых волос, большой нос с горбинкой.