— Само собой, — не стал спорить Ясь. — А как повесим Падеру, то тут уж они быстро сообразят, что, кроме как за нами, пути нет.

Воробей взглянул на своего помощника, видно было, что у него и у самого чешутся руки, вздернуть старшину любовичей и Войтова приказчика на первом суку. — Нельзя, Ясь. Если мы без видимой вины с ними расправимся, то люди решат, что не такая уж наша правда правая. Что она у нас со щербинкой. И плевать бы на то, будь сил побольше. Только сил у нас мало, поприще же предстоит великое. А значит и правда должна быть за нами вся, без изъяна.

Не проронивший до того ни слова, сотник Веретенница сказал. — Так. А повесить всегда успеем.

— Ладно, пусть так, — подал голос Лащ. — Значит, пока Нетко рать собирает, мы должны буджаков на себя принять и держать их сколько можно. А ты подумал, воевода, что будет, если не поспеет Нетко?

— Подумал, — ответил Воробей. — Войт говорит, что брежане клялись сплавиться по Млоче судовой ратью. Ждет их не сегодня завтра на подмогу. Ну, племя сильное. А там видно будет, если мочи не станет, уйдем с ними Млочью в леса. А пока суд да дело, полагаю, надо рвом обвести Речицу, стены поправить, много чего, сами знаете. Это — главное.

На том военный совет закончился.

Несколько дней все население Речицы занималось рытьем рва и укреплением стен. Все это время в крепость продолжали приходить люди, бежавшие из разоренных мест. Вести они приносили неутешительные. Сильное племя брежан как в воду кануло. А про Нетко только и слуху было, что рубится он крепко на границе Великого леса с половиной буджакского войска, а вторая половина, рать неисчислимая, идет тремя колоннами к Речице, сметая все на своем пути. И ведет её непобедимый Харуха.

Косвенным подтверждением тому, что в слухах этих была доля истины, служило то, что с каждым днем все меньше людей приходило в Речицу, и однажды настал день когда не пришел никто, а из трех высланных из крепости дозоров вернулся только один. Старший дозора десятник Ян Кравец сказал, что буджаки в одном переходе, а сколько их, того узнать невозможно, потому что впереди главных сил идет облавой легкая конница, мимо которой мыши не проскочить.

Люди на стенах с тревогой всматривались в знакомые очертания леса, ставшего вдруг враждебным. Но пока что все было спокойно, лишь неумолчно пели птицы да шумели листвой ветки деревьев.

Пожалуй, только Митька не разделял общего беспокойства. Ему было не до того. Даша, которая бросила его и теперь всячески избегала встречи с ним, отказываясь даже разговаривать, умудрилась нанести еще одну незаживающую рану исстрадавшейся душе. Готфский князь Эльгард Румяный покорил её изменчивое сердце. Самое же обидное было то, что Митька сам сыграл роль, так сказать, катализатора этого ужасного процесса.

Дело было так. Всячески стараясь поговорить с Дашей наедине, Митька скрадывал её, подобно тому, как медведь скрадывает свою предполагаемую добычу, пробираясь окольными тропами и выжидая удобного момента. Но Даша, хитрая, как лиса, была столь же и осторожна. Много раз Митька замечал её легкую фигурку, но всякий раз кто-нибудь оказывался рядом. А свидетели в таком деликатном предприятии были ему не нужны. Ну, действительно, то, что Митька собирался сказать было предназначено не для посторонних ушей. Начало своей речи он приготовил заранее. Это было отличное, практически беспроигрышное начало.

— Любимая! — сказал бы Митька. — Любимая!

Что говорить дальше он пока еще не придумал. Но и этого было вполне достаточно, дальше все должно было пойти как по маслу, естественным образом, подобно тому, как дождевые капли, выпав из облака, рано или поздно, обязательно достигнут земли.

И вот, наконец, его усердие было вознаграждено, он перехватил Дашу на узкой тропинке, ведущей к роднику.

Увидев Митьку, который вырос словно из-под земли, и, широко улыбаясь, преградил дорогу, Даша только поморщилась, не говоря худого слова, повернулась, и пошла себе обратно. Это было обидно, и улыбающееся Митькино лицо, застыв, стало напоминать своим видом трагическую маску. В один прыжок он настиг Дашу и грубо схватил её за плечо.

— Пусти, придурок, — девушка резким движением высвободилась и продолжила путь, подумывая о том, что не пора ли пуститься бежать или, тоже не плохо, поднять крик, а то и воспользоваться ножом, висящим на поясе. Бедный Митька по молодости лет еще не представлял, насколько мужчина может надоесть женщине, и на какие кошмарные преступления она способна пойти, только чтоб избавиться от постылого.

Ему было не до тонкостей. Даже превосходное, заготовленное впрок, вступление к решающей речи вылетело из головы, и он, снова догнав Дашу и, снова схватив её за плечо, сказал просто. — Ах, ты, кошка трёпаная.

Тут и появился, приветливо улыбаясь, готфский князь Эльгард Румяный, верхом на вороном жеребце, подаренном ему в знак братской дружбы воеводой Воробьем. Князь был не один, его сопровождал сотник Панта, телохранитель, но тот не вмешивался, так и просидел все время в седле, перебирая толстыми пальцами янтарные четки. Притерпелся, видать, к княжеским причудам.

— Лесные люди бесхитростны и прямы, ну, примерно как хорошо оструганное бревно, — небрежным тоном заметил Эльгард Румяный, придерживая коня, чтоб получше рассмотреть разворачивающуюся перед ним жанровую сценку.

Панта кивнул головой, в знак того, что понял сказанное, подумал, и сказал. — В еде же они неприхотливы. Бурундуков жрут.

— Надо же, — удивился князь.

Митька неохотно разжал ладонь, которой он сжимал плечо Даши. — Шли бы вы своей дорогой, интервенты хреновы.

Почувствовав, что свободна, Даша отступила на шаг и, взглянув на князя, поняла, что он ей нравится. Князь был хоть куда, высокий, широкий в плечах, узкий в поясе, с приветливым чистым лицом, окаймленным шелковистой бородкой, он смотрел ласково и прямо, являя собой приятный контраст со жлобски набычившимся Митькой, который уже вытягивал меч из ножен.

Улыбнувшись Даше, князь спешился и тоже обнажил клинок.

— Щит? — вопросительно сказал Панта, выполнявший по совместительству и обязанности оруженосца.

— Стыдись, — мягко ответил Эльгард Румяный. — Ведь у моего противника нет щита.

— Да у него и мозгов, в общем-то, нет, — сказал Панта. — Так что ж теперь?

— И впрямь, — согласился князь, отражая страшный удар, и делая ответный выпад.

С лязгом скрещивались мечи, вырванная с корнем трава летела из-под подошв, и Эльгард Румяный сказал. — Ночь. Полная луна. Черный корабль бесшумно движется по широкой реке. Прекрасные девы плещутся, как русалки, в серебристых волнах. Их двое, но одна из них особенно прекрасна.

— Мне-то больше вторая понравилась, — сказал честный Панта. — Грудастая такая.

— Я помню, — произнесла Даша. — Красивый корабль.

— Он твой, — князь, припав на колено, увернулся от широкого лезвия Митькиного меча и, вскочив, нанес ответный удар.

— Значит так, — подумал Митька, работая мечом. — Сначала зарублю князя-прелюбодея, потом идиота-слугу, а там и Дашке головы не сносить. Зарою в одной яме и плюну на могилу.

Но привести свой план в исполнение ему не удалось.

На поле боя появились новые участники, воевода Воробей со товарищи.

— Ага, — зловеще произнес Воробей. — Резвимся. Бабу не поделили, — и гаркнул. — Мечи в ножны!

Противники нехотя подчинились приказу.

— Теперь ты, барышня, — обратился Воробей к Даше. — С кем из них пойдешь?

— Воевода, — побелел Митька. — Ты чего творишь?

— Суд творю, — спокойно ответил Воробей. — По обычаю наших дедов. Она ведь не жена тебе. Или все-таки жена?

— Не жена, — вынужден был признать Митька.

— Тогда стой и не вякай, — Воробей снова повернулся к Даше. — Выбрала?

— Выбрала.

— Хорошо. Сейчас сделаем так. Ты, — воевода ткнул пальцем в Митьку. — Пойдешь туда. — А ты, князь, — его палец перенацелился на Эльгарда, — в другую сторону. А барышня останется пока что со мной. Сегодня она придет к тому, которого выбрала. Ждите.