Людей у Воробья было больше, а главное, молва о его делах гремела по всему краю. Поэтому Плескач, поразмыслив, признал его за старшего, оговорив, впрочем, известную свою самостоятельность.

Воробью такое пополнение было кстати, однако, насчет лояльности лесовиков он не питал лишних иллюзий, зная их переменчивый и гордый нрав.

— Ладно, — сказал воевода. — Кто выдричи, а кто лесовики, будем разбираться в Речице. Но туда надо еще дойти. Вот она, Речица, — Воробей положил плоский камень возле извилистой черты, обозначавшей Млочь. — Вот, стало быть, мы тут, — он снова копнул прутиком, взрыхлив песок. — А вот тут лес уж кончается, — еще одна черта, на этот раз поперечная, украсила чертеж. — Дальше до самой крепости голое место. Вот на этом самом месте и ждут нас буджаки.

— Сколько? — спросил Плескач.

— Немного, тысячи полторы. Обойти их не получится.

— Мне-то про тебя другое говорили, — подивился Плескач. — Никак боишься чего? Размечем как солому.

Ясю такая речь показалась обидной и он окинул неприязненным взглядом скорого на язык старшину, но ничего не сказал. Воробей же, почесал бороду, вздохнул, и произнес увещевательно. — Не размечем, Плескач. Это не та шваль, с которой ты имел дело. Это коренное войско, они твоих звероловов перещелкают на раз. Но пусть о них у тебя голова не болит. У тебя будет другое поприще. Смотри, — Воробей снова склонился над своим чертежом. — Это бы все ничего, но за нами по берегу идет еще один загон, и он никак не меньше того, который перед нами. А скорее и побольше. Вот здесь ты его встретишь. С одной стороны топь, с другой — река, тут им деваться некуда. Станешь на засеках и будешь держаться до моего слова.

— Ага, вот значит как, — Плескач, наморщив лоб, напряженно всматривался в чертеж, что-то соображая. Вид его утратил прежнюю воинственность. — На убой нас ставишь, воевода?

— Ну, не всех, — успокоил Воробей. — Но правды от тебя не утаю. Будете стоять крепко, половина твоих ляжет.

— А не будем?

— Все ляжете.

— Когда ждать буджаков?

— Один день у нас есть.

— Ладно, — не меняя выражения лица, кивнул Плескач. — Домашних наших в Речицу проводишь, если что?

— В том не сомневайся, со всеми пойдут. — Воробей отвернулся, давая понять, что разговор окончен, но Плескач окликнул его.

— Что еще?

— Просьба есть.

— Говори.

— Этот, долговязый, — тут Плескач ткнул рукой в сторону Ивана. — Пусть с нами идет.

— Эге, — догадался Воробей. — Уж не твоих ли родовичей он помял ночкой темною?

— Моих, — легко признался Плескач. — Так даешь долговязого?

— Зарежете ведь мужика, звери лесные, — мягко попенял Воробей. — Где ж это видано, чтоб за побои головой выдавать? Вира непомерная.

— Буджаки зарежут, если на то попущение будет. А нам это ни к чему. Нам он на засеке нужен, деревья валить. Да и потом, на что другое авось пригодится. Тебе же в поле от него проку мало.

— Не скажи. Человек в любом месте полезный, — не согласился Воробей, однако подумал еще и махнул рукой. — Забирай.

Когда Плескач ушел, Ясь спросил воеводу. — А чего бы нам сейчас не ударить? На тех что перед нами?

— Хорошо бы, — ответил Воробей, явно отгоняя от себя соблазнительную мысль. — Но вдруг увязнем? А тут те, другие, подойдут. Зажмут, кости затрещат. И еще одно, ты думаешь, только мы по лесам шатаемся?

— Ну, не всех же буджаки выловили.

— Не всех, — согласился воевода. — Об них тоже попечение надо иметь. Пока буджаки нами заняты, глядишь, кто и вывернется из-под Морены. Вон, тот же Плескач, понимает кому спасением обязан, потому и не гавкал много. А я ведь его, почитай, что на верную смерть послал. Но так хоть семьи могут уцелеть, а без нас всем до единого крышка. Но и наше время вышло, потому завтра или будем живы в Речице или здесь кости сложим.

Сказано сделано. Не прошло и часа, как воевода отозвал Ивана в сторону. — Пойдешь к Плескачу, на засечный бой.

— Ясно, — сказал Иван. Воробей с сомнением посмотрел на него. — И что же тебе ясно?

— С Плескачом идти.

— Там и знакомых встретишь… — задумчиво произнес Воробей.

Иван насторожился. — Да у меня тут, воевода, почитай все знакомые.

— Помнишь ночью побить тебя хотели?

— А, — догадался Иван. — Так это люди Плескача были?

— Они самые.

— Думаешь, убить хотят?

— А кто ж их лесовиков знает. Своих дорого ценят, чужих дешево. Вот и смекай.

Иван думал отшутиться, но серьезный вид воеводы к шуткам не располагал. — Присоветуешь что?

— Возьми с собой кого, чтоб спину прикрыл, на всякий случай.

Иван что-то прикинул в уме. — Митьку возьму.

— Митьку я тебе не дам, — твердо сказал воевода. — У него тут дело будет. Второго бери.

— Саню, что ли?

— Его. А хочешь вон, тех, — воевода мотнул головой в сторону подопечных Яся. — Выбирай любого.

— Ладно, — сдался Иван. — Тогда Саню.

— Все, братцы, — сказал Иван, вернувшись к костру. — Стирайте подштанники, завтра баталия. И воевать нам её розно. Димитрию идти с кавалерией на Речицу. Мне же с Саней велено быть при арьергарде, на засеках. Отправляться, как солнце зайдет. Так что часа два на прощание имеется.

— А нам куда? — спросила Даша.

— В обоз, куда ж еще, — пожал широкими плечами Иван. — Ну, неизвестно, где еще будет веселей. Я же посплю. Так что, Саня, разбудишь, в урочный час.

Сказав это, Иван расстелил пальто возле костра, кряхтя, лег на него, надвинул шапку на лицо, со сладким стоном потянулся всем телом и через минуту захрапел.

— Лихо, — сказал Митька, глядя на него. — Вот он был, и вот уже его нет с нами.

Остальные молчали, переваривая известие о завтрашнем сражении.

Тихая поляна ожила. Одни, как Иван, заваливались спать, полагая, что такого случая теперь долго не представится, другие, сбиваясь в кучки, о чем-то оживленно беседовали. Где-то, словно заразившись общим беспокойством, пронзительно заплакал ребенок, за ним еще один. На них прикрикнули.

Митька поднялся и пошел к костру, возле которого сидели дружинники, которых эта суета словно не касалась. Через минуту он вернулся и сказал, глядя в огонь, будто надеясь увидеть там свое будущее. — Все точно. На закате выступаем. Дружина пойдет вперед, за ней обоз. Плескач же останется рубить засеку. Что-то у меня предчувствие нехорошее.

— А у меня хорошее, — спокойно сказала Даша, беря его за руку. — Пошли, Митя.

Оставшись с Верой наедине, если не считать спящего мертвым сном Ивана, Саня ощутил в себе странную зудящую пустоту, такую, какую наверно чувствуют лес, покинутый птицами и прочими своими обитателями, когда одни комары, еще не понявшие что произошло, вьются, как ни в чем ни бывало между стволов.

— Что молчишь? — спросила Вера, чье лицо в отсветах огня приняло медный оттенок.

— А чего говорить?

— Ну, раньше-то ты знал — чего.

— Так то раньше, — теперь Саня почувствовал раздражение, словно девушка пыталась его одного сделать ответственным за то, что происходило с ними обоими.

Вера, которой иногда удавалось угадывать его настроение, не стала длить бесполезный разговор. — Ну, пойду прогуляюсь тогда. А то тут слушать, как Иваныч храпит, как-то не охота.

Она встала и, поправив платок, пошла, не оглядываясь, в лес, где незадолго перед тем скрылись Митька и Даша.

Саня, уловив в её словах приглашение, все же идти за ней не торопился. Взгляд его бездумно блуждал, выхватывая детали происходящего вокруг. Он словно впервые видел все это, словно не было месяца совместных блужданий по лесам. Короче, Саня смотрел глазами городского парня, живущего в двадцать первом веке. Картина открывалась фантастическая, которой не увидишь ни в одном блокбастере. Нет, конечно, реквизит, все эти костюмы, оружие, лошадей, подобрать было бы не сложно. Но, где найти столько гениальных актеров, способных с максимальной естественностью сыграть всех этих людей? Сыграть самого его, Саню Тимофеева, может быть в последний день его жизни.