— Я и не спорю, — сказал Митька. — Мне оно и впрямь, хрен редьки не слаще. Только как бы эти наши каникулы не затянулись.

— Коридор возможностей, — глубокомысленно изрёк Саня и задумался о смысле сказанного.

— Ничего, ничего, — поторопился с утешениями Ермощенко. — Выберемся отсюда, ещё скучать будете по вольной первобытной жизни. Вот признайся, Димитрий, ведь иногда, грешным делом, скучаешь по армейским будням, по отцам-командирам?

— Я, дядя Ваня, в таком положении, что обо всём подряд скучаю, где кусок хлеба давали.

Некоторое время шли молча, затем Саня спросил. — Иваныч, а ты сам виагру пробовал?

Иван энергично, так что уши шапки разлетелись в разные стороны, покрутил головой.

— Нет, не пробовал. Мне она ни к чему. Я если что, силой разума добираю.

— Это как?

— А вот так, — лицо натурального кузнеца снова приняло глубокомысленное выражение, очевидно, он вспоминал подходящий случай из жизненной практики. Потом захихикал, очевидно, вспомнив.

Тут будет уместным упомянуть об одной особенности Ивана Ивановича Ермощенко, которая состояла в том, что он, как кузнец-одиночка, и, стало быть, человек в некотором роде творческий, обречен был прозревать в каждой встречной женщине красы и добродетели неслыханные, ей самой зачастую неведомые. В силу чего, становясь заложником собственной прозорливости, всячески старался заполучить эту новоиспеченную драгоценность в свое распоряжение. И надо сказать, что даже когда особы женского пола искренне не понимали, что заставляло угрюмого кузнеца воспылать к ним внезапной страстью, они все же редко отвергали его, справедливо полагая, что такой товар, как внезапная страсть, на земле нынче не валяется.

Неудивительно, что все лирические исповеди Ермощенко всегда начинались с одной и той же фразы. — А вот у была у меня одна замечательная женщина.

— А вот была у меня одна, — сказал Иван. — Замечательная женщина. Очень культурная, кстати, хотя книгу прочитала всего одну. Оно ведь так и бывает, что иной всю районную библиотеку прочтёт, а лучше б он её не трогал. Я одного крановщика знал, ну, папуас. Но очень был начитан. Само собою по телевизору таких ребят мы видим сплошь и рядом, но в живую наблюдать такое не каждому по плечу. А как оно вышло? А просто. На стройке простой — обычное дело. А ведь всякий раз не будешь спускаться, чтоб развлечься, пока перекрытия подвезут, или еще чего. А на верхотуре чем время занять? Только чтением. Я, хлопцы, думаю, что крановщик этот от того и зверел, что приходилось читать, потому что больше ничего другого не оставалось. Ведь если подойти с научной точки зрения, то это же насилие.

Книжка на пользу идёт, когда ты её добровольно читаешь, а когда от безысходности, тут что угодно поперёк глотки станет. Даже алкаша возьми и скажи ему, что других дел у него теперь не будет, кроме как водку жрать. Так он вряд ли обрадуется, потому что даже такой человек, который никогда ничего кроме пары носков в своей жизни не выбирал, любит думать, что выбор у него есть. И правильно, кстати. Вот представь, друг мой Дима, что ты — хомячок и сидишь в клетке. Кормушка, подстилка…Это всё у тебя под рукой, как и прочие предметы первой необходимости, при том, что второй необходимости у тебя сроду не было, нет, и не будет. Потому до решётки своей ты ни при какой погоде не дойдёшь. Зачем? Ты скорее всего даже знать про неё не будешь. То есть, будешь, но так, отвлечённо, вот как мы про те деревья знаем, — Иван указал рукой на далёкий холм с темневшими на нём деревьями. — И когда-нибудь помрёшь в своей этой клетке свободным хомячком, пардон, человеком, сделавшим свой сознательный выбор.

— Так что там с женщиной? — напомнил Митька. — Что за книжку она прочитала? Библию, что ли?

— Упаси, Боже. И не Капитал тоже. Хотя без разницы. О том и речь, что там, где одному целой библиотеки мало, другому одной книжки хватит, любой, кстати, потому — натура у него и без того богатая. Но, вообще-то, книжка была тоже великая. О вкусной и здоровой пище. И больше ничего там не надо было, потому что всё остальное там уже было.

После этих слов Иван, словно его кто-то об этом просил, принялся с жаром рассказывать длинную и запутанную историю своего романа с какой-то Ташей, которая замечательно умела готовить, что, собственно, и составляло её главную изюминку. Но изюминку эту удалось выковырять только в самом конце, в самом, так сказать, хэппи енде, который уже почти накрылся медным тазом… Случайно застав объект своей страсти за жаркой блинов, натуральный кузнец вдруг постиг истину, и страсть накрыла, наконец, заторможенных Тристана и Изольду своим пушистым животом.

Закончив эротико-гастронимеческое повествование, Ермощенко с отвращением посмотрел на пакет с малиной у Сани в руках, и, сглотнув слюну, подвёл черту. — Мы имели безумный секс.

— Грехи наши тяжкие, — умудрено вздохнул Саня. — А безумный секс это как?

— Ну, табуретку сломали, — солидно пояснил Иван. — И вентиль свернули на газовой плите.

Да не в этом дело, а дело в том, что нигде в другом месте, при других обстоятельствах, ничего бы между нами даже близко похожего не было. А стоило попасть на кухню да взять сковородку в руки, и готово дело! И так всегда.

— На кухне, что ли?

— Не только. Вот на рыбалке тоже многие удивительным образом раскрываются. Пожар у соседей тоже хорошо стимулирует. Да где угодно. Но так, чтоб совсем на пустом месте вдруг чувство вспыхнуло, такого не бывает. Задача — найти ту делянку, на которой нежный росток даст буйные всходы. Найти, — Ермощенко широко, как народный вождь, озирающий строительство грандиозной плотины, взмахнул рукой, — и возделать.

— Романтично. Таким образом, твоя знакомая конвертировала свою неизрасходованную женственность в кулинарию. Тут и ты, откуда ни возьмись, набежал, как процент на вклад.

Иван, почуяв подвох в этих словах, надулся и замолчал.

— Интересно. Женщина, занятая приготовлением пищи, добра и доверчива, — грустно сказал Митька. — А где сейчас наши вчерашние девушки? Даша и эта, как её, Вера? Потеряли нас наверно. Обещали им позвонить и не позвонили.

— Мне они показались легкомысленными, — заметил натуральный кузнец, который был горяч, но отходчив. — А ты чего, Саня, нос повесил? Тоже небось кушать хочется? Малиной сыт не будешь.

— Мои-то не знают, куда я делся. С ума сходят.

— Скверно. А у меня ещё есть люфт. Раньше, чем через три дня не хватятся. Думают, что или заказ какой срочный, или за железом поехал. А вот как пройдут три дня, тогда супруга весь город на уши поставит, потому очень желательно было бы до того как-то уж до дому добраться.

— А я сирота, — сказал Митька. — Меня искать не будут. Ну, разве что на работе. Да плевать, в общем.

Обменявшись этими ценными фактами своих биографий, Ермощенко и Митька единогласно постановили, что положение Сани самое незавидное и выразили ему сочувствие. И, странное дело, на душе его вроде чуточку отлегло.

Дальше шли в молчании, но Ермощенко хватило ненадолго. — Нам надо разговаривать, — сказал он. — Это обязательно. Тогда если кто-нибудь из нас от отчаянья и голода обезумеет, то остальные смогут заметить это раньше, чем он на них набросится и загрызёт. Да и дорога за беседой кажется короче.

— О чем нам здесь говорить? — озадачился Митька. — Выбирать не из чего. Или про баб, или про политику.

— Про политику говорить, это — экстремизм, — на правах старшего товарища предупредил Ермощенко. — Нет, если ты чего хорошее про неё знаешь, то тогда, пожалуйста.

— Еще про футбол можно, — уныло произнёс Саня. — А женщин лучше не трогать, в их отсутствие. Это всё равно как малиной этой долбанной обедать. Только слюну жечь.

— Не только слюну жечь, — не согласился Иван. — Если малины переесть, то можно качественное расстройство желудка получить. Но Бог с ней. Давай про футбол. Только ты говори первый. А то мне про него сказать нечего.

— Спартак-чемпион.

— Да и хрен бы с ним.

— А у меня одна женщина пищала во время любви, — вдруг припомнил Митька и порозовел под зорким взглядом комбатантов.