—　Бедное дитя мое, ты добровольно бросился для меня в это безвыходное положение! Эта мысль отравляет мне счастье видеть тебя,　— сказала она.

—　Не бойтесь, матушка. Бог поможет мне защитить замок от тех, кто имел низость напасть на такую женщину, как вы, из мести за свое поражение.

—　Я не сомневаюсь, друг мой, в верности и храбрости защитников замка; но мы не ожидали нападения и не запаслись ни провизией, ни военными снарядами. Это моя вина… Я должна была предвидеть… Меня будет жестоко мучить совесть, если по моей беспечности твой родовой замок будет взят и сожжен. Мне кажется, что я умерла бы теперь счастливой, если бы знала, что оставляю тебя свободным и избавленным от врагов.

В уме Флориана промелькнула мысль.

—　Ваше желание, кажется, исполнится,　— сказал он матери.

—　Каким образом?

—　Неприятель упал духом и собирается снять осаду.

—　Дай Бог,　— тихо проговорила госпожа Гейерсберг. Маргарита с удивлением взглянула на Флориана.

В ту же минуту, как будто в опровержение его слов, прогремело несколько пушечных выстрелов. Это возобновлялся приступ.

—　Ты ошибся,　— грустно сказала вдова, болезненно вздрагивая при каждом выстреле.

—　Не думаю,　— живо отвечал Флориан,　— осаждающие, вероятно, стреляют, чтобы скрыть свое отступление и хотят успеть сняться с лагеря без помех с нашей стороны.

—　О! Если бы так!　— прошептала его мать, набожно сложив руки.

—　Я пойду, узнаю.

Флориан поспешно вышел и отправился в свою комнату. Там он взял бумагу и торопливо написал начальнику осаждавших, фохту Вайблингену письмо, следующего содержания:

«Моей матери осталось жить только несколько часов. Не желая, чтобы последние минуты ее были тревожимы ужасами приступа, прошу вас прекратить немедленно враждебные действия. За это я обязываюсь сдаться вам с замком, как только смертные останки моей матери будут засыпаны землей».

Он отправил письмо с парламентером в неприятельский лагерь, а сам вернулся к матери.

—　Ну что же?　— спросила она.

—　Я не ошибся,　— сказал Флориан снова встав на колени подле больной,　— неприятель отступает. Он стреляет для того только, чтобы скрыть от нас свое намерение.

Госпожа Гейерсберг подняла сложенные руки к небу с невыразимой улыбкой счастья и благодарности.

—　Возвращаясь в гнездо, птица приносит в него радость и счастье,　— сказала она.　— Теперь я умру спокойно, держа твою руку; я не увижу чужого знамени на стенах нашего замка.

Через несколько минут Флориана позвал дворецкий. Парламентер возвратился с ответом союзников. Опасаясь военной хитрости или перемены обстоятельств, весьма возможной, когда в окрестностях бродило столько крестьянских шаек, союзники соглашались на предложение Флориана только с тем, чтобы он прибавил в условиях слово: обещаю сдаться во всяком случае, получу ли или не получу помощь.

Флориан не колеблясь взял перо и торопливо приписал эти слова в конце письма, присланного обратно.

Затем он поспешно вернулся к матери.

—　Что-то случилось?　— с беспокойством спросила госпожа Гейерсберг.

—　Ничего нового; меня уведомили, что неприятель уже отправляет часть своего обоза.

Спустя несколько минут грохот артиллерии замолк.

—　Верите ли вы мне?　— спросил Флориан свою мать, в глазах которой мелькнуло сомнение, хотя она и не решалась высказать его.

—　Да,　— ответила она, стараясь улыбнуться.

Между тем, смерть быстро приближалась; Флориан и Маргарита, стоявшие на коленях подле больной, читали это в печальном взоре доктора.

Госпожа Гейерсберг тихо отвела руки сына, которыми он закрывал лицо, чтобы скрыть слезы.

—　Ты плачешь, Флориан?　— сказала она.

—　Плачу, матушка,　— отвечал он, не сдерживая более своего отчаяния,　— плачу о моем безумии, о моей неблагодарности к вам. Я виноват, что вы в таком положении.

—　Не вини себя,　— прервала его госпожа Гейерсберг,　— ты всегда был нежным, почтительным сыном; я знаю, что ты любил меня столько же, сколько и я тебя. Прав ты или нет в глазах людей, но Бог наградил тебя за твою любовь ко мне. Я умираю с убеждением, что мы встретимся с тобой в лучшем мире, милое дитя мое. И с тобой, Маргарита,　— прибавила умирающая, прижимая к груди рыдающую девушку.　— Ты тоже дочь моя. Не плачьте, дети. Я не думала, что умирать так легко… Но силы мои угасают… Благословляю вас обоих…

Голова ее упала на подушки. Но через минуту она вновь с усилием поднялась и указав рукой вверх, сказала звучным голосом.

—　Флориан, дитя мое, до скорого свидания!

Это были ее последние слова.

—　Надеюсь, более скорого, чем вы думаете,　— тихо сказала Флориан, закрывая глаза умершей.

Госпожу Гейерсберг похоронили в церкви замка.

Когда гроб опускали в могилу, Маргарита, пожелавшая проводить свою воспитательницу до ее последнего жилища, лишилась чувств. Ее поспешно отнесли в ее покои.

Флориан был совершенно подавлен горем и раскаянием.

Осаждавшие торопились присоединиться к главным силам швабского союза. Поэтому они требовали скорейшей сдачи замка, который намеревались в тот же день срыть и сжечь.

Графине Эдельсгейм снова предложили конвой, чтобы проводить ее к императору или куда она пожелает. Она требовала свидания с Флорианом, но ей отказали. Она предложила все свое состояние за освобождение друга ее детства, но также получила отказ. Что ни говорила Маргарита, все было напрасно. Чтобы несколько успокоить ее и заставить ее ехать, ей обещали только не казнить Флориана без суда.

Маргарита гордо отказалась от конвоя, несмотря на опасности, которым могла подвергнуться. Убедившись, наконец, что не может облегчить участи Флориана, оставаясь в Гейерсберге, она поспешно уехала в Ульм, куда император Максимилиан переехал из Аугсбурга.

Едва графиня Эдельсгейм и ее свита успели покинуть замок, как началось дело разрушения.

Между тем, в лагере союзников разнесся слух, что в окрестностях Гененштейна произошли важные события. Хотя еще никто не имел точных сведений о случившемся, однако члены швабского союза сообразили, что необходимо соединиться с главными силами. Было решено выступить в путь на следующий же день на рассвете.

Флориан беспокоил союзников; они ежеминутно опасались какой-нибудь попытки освободить его и потому решились немедленно учредить над ним суд. Для этого они назначили комиссию из семи рыцарей. День прошел в приготовлениях к походу, так что суд мог собраться только поздно ночью.

Судьи уселись на фашинах и на срубах на внешнем дворе замка и велели позвать барона Гейерсберга. Багровое пламя пожара и факелов, которые держали слуги, освещало эту сцену.

Флориан дал честное слово, что не будет стараться убежать; поэтому его не связывали. Он приблизился медленными, но твердыми шагами. Его бледное и грустное лицо выражало однако твердость и решимость. Видя его хладнокровие и спокойствие, можно было подумать, что он явился на суд в качестве свидетеля; казалось, его более занимала картина пожара старинного замка, чем ожидавшая его участь.

Не желая вдаваться в политические и социальные вопросы, мы не приводим здесь подробностей допроса. Довольно сказать, что Флориан смело отстаивал принципы, за которые поднял оружие, и не дорожил жизнью. Барон Вайблинген, один из членов суда, был тронут смелостью молодого человека, и два или три раза предоставлял ему возможность оправдаться. Но Флориан не хотел спасать себя посредством оправдания, которое противоречило его убеждениям. Его осудили почти единодушно, потому что рыцари были убеждены в необходимости показать строгий пример, чтобы устрашить дворянскую молодежь, которую мог увлечь пример Гейерсберга.

Фохт Вайблинген с заметным волнением прочел Флориану приговор от имени всех судей. Подсудимый был приговорен к лишению рыцарского достоинства и к отсечению головы на плахе перед развалинами замка.

Когда в заключение фохт спросил, не имеет ли Флориан чего-нибудь сказать, тот спокойно отвечал:

—　Да будет воля Божия. Прощаю вам мою смерть.