В это время на них не обращали почти никакого внимания.

Иеклейн и Флориан уже ушли.

Другие начальники общества продолжали рассуждать о том, как должна действовать евангелическая конфедерация. Даже большинство караульных покинули свои места, чтобы посмотреть, что делается за оградой. Оставалось только двое людей Мецлера и трое Иеклейна. Но вместо них при пленниках было четверо ландскнехтов Флориана, верных своему начальнику, как истинные воины. Между ними старшим был старый солдат, ростом шести футов; лицо его было угрюмо, и вообще видно было, что он не любит шутить. Читатель уже знаком с ним: то был никто иной, как Отто Кернер, тот самый, который пятнадцать лет тому назад напал на Максимилиана по приказанию барона Риттмарка и, узнав императора, стал защищать его сперва против своих рейтаров, потом против прислуги барона.

Верный своему слову, Максимилиан щедро наградил его.

Но Кернер, тогда еще пылкий и молодой, отличался общими недостатками наемных солдат того времени. Вино, игра в кости и всякого рода оргии быстро опустошили его кошелек. Несколько безрассудных поступков и частые ссоры с начальством, принудили его покинуть свою роту. Одним словом, не имея ничего, кроме своего меча, он отправился сражаться против турок и вступил в полк Флориана. Последний приобрел чрезвычайную власть над этим человеком, который, несмотря на всю свою горячность и грубые страсти, отличался замечательной храбростью и воинскими достоинствами, которые нужно было только уметь направить на добрую цель. Впрочем, охлажденный отчасти старостью и походными трудами, Кернер привязался к своему молодому начальнику тем сильным чувством, которое так свойственно людям подобного характера. За Флориана он дал бы изрубить себя в куски. В сражениях он охранял его с заботливостью отца. Поэтому, возвращаясь домой, Гейерсберг взял с собой своего храброго ефрейтора. Кернер вступил в евангелическую конфедерацию, не спрашивая даже, какую цель она преследует, потому только, что к ней принадлежал его начальник. Увидав, что граф, переодетый в крестьянина, подходит к пленнице, за которой Флориан велел ему особенно наблюдать, Кернер удвоил бдительность.

Подойдя к Маргарите настолько, чтоб говорить с ней, граф надел широкую шляпу, закрывавшую его лицо. Несмотря на то, что Маргарита не имела причины предвидеть возвращение графа, мысли ее были так заняты им, что неожиданное появление его не столько изумило, сколько обрадовало ее.

—　Не оборачивайтесь, Маргарита,　— сказал граф, стоя позади молодой девушки и Максимилиана, которые загораживали его от крестьян Мецлера.　— Выслушайте меня внимательно, потому что минуты дороги. Пусть товарищ ваш наденет мою шляпу и плащ и последует за стоящим за мной крестьянином. Не скажу вам, чтобы я полагался на преданность этого человека,　— продолжал он, обращаясь уже прямо к императору, который подошел к нему, чтобы лучше расслушать его,　— но я, рассчитывая на его корыстолюбие, обещал ему от вашего имени тысячу флоринов, если он благополучно доведет вас до соседнего города. Ступайте, как можно скорее, да благословит вас Бог!

—　Благодарю вас, граф,　— пробормотала тронутая Маргарита, протягивая Гельфенштейну дрожащую руку; он прижал ее к сердцу.

—　А с вами что будет, рыцарь?　— спросил император.

—　Я останусь здесь вместо вашего величества.

—　А госпожа Эдельсгейм?

—　К несчастью, этот пропуск дан только для мужчины. Женщине, впрочем, невозможно было бы пробраться через топи, встречающиеся на пути… Госпожа Эдельсгейм убеждена в том, что если бы была какая-нибудь возможность спасти ее, она первая была бы спасена, даже прежде вас, государь,　— прибавил он, понижая голос.

—　А знаете ли граф, ведь это я предал вас опале и велел преследовать вас со всех сторон?　— спросил Максимилиан, не решаясь принять подобную услугу от человека, которого так долго преследовал.

—　Я все знаю. С высоты престола государи не всегда могут видеть все, что делается внизу. Ваше величество были обмануты. Чтобы я ни вынес вследствие приговора, ничто не заставит меня изменить верности моему государю.

—　Вы любите мою дочь? Графиню Эдельсгейм?　— спросил Максимилиан.

—　Всей душой, государь.

—　Так как рыцарь Гейерсберг перешел на сторону бунтовщиков, то я избрал Маргарите другого супруга, и, чтобы не случилось в будущем, решимость моя непоколебима. Вместо того, чтобы жертвовать для меня жизнью, не лучше ли вам устранить единственное препятствие, разъединяющее вас теперь с любимой женщиной?

—　Отец!　— прошептала девушка, схватив императора за руку.

—　Вы колеблетесь?　— спросил он, обращаясь к графу.

—　Нет, ваше величество,　— твердо отвечал Гельфенштейн.　— Вы мой государь и сверх того, отец графини; следовательно, жизнь моя принадлежит вам вдвойне. Еще раз предлагаю ее вам.

—　Славный ответ, храбрый рыцарь,　— воскликнул Максимилиан, положив руку на плечо графа,　— но если мне угрожает опасность, я не могу согласиться, чтобы другой подвергался ей за меня.

—　Государь,　— отвечал Людвиг,　— вспомните, что вы глава целой нации, что жизнь ваша принадлежит не вам одним, а миллионам людей. Я не предполагаю, чтоб вашей, а тем более моей жизни грозила здесь опасность; но если с вами случиться какое-нибудь несчастье, подумайте, как ужасны будут его последствия.

—　Я не могу покинуть дочь!

—　Но ведь вы ничего не можете сделать здесь для нее?　— Положительно ничего. Другое дело, если вы освободитесь; тогда силой или выкупом…

Его прервал Лоренц, подойдя к нему, и дернув его за плащ.

—　Что тебе?　— спросил граф нетерпеливо.

—　Пора идти, сударь. Если вы будете медлить, Черная Колдунья возвратиться. Тогда я лучше уйду и брошу ваши тысячу флоринов.

—　Еще минутку,　— сказал Гельфенштейн.

Людвиг и Маргарита начали еще настойчивее уговаривать императора, который согласился, наконец, воспользоваться самопожертвованием графа.

—　Лоренц,　— сказал граф крестьянину,　— пойди прежде, взгляни, что делается за оградой, там ли еще Черная Колдунья.

После минутного колебания крестьянин повиновался.

Едва он ушел, как Максимилиан поспешно надел шляпу и плащ графа.

—　Боюсь, не видели ли вас,　— сказала шепотом Маргарита. Она встала перед ними и старалась по возможности загородить их, пока они обменивались платьем.

—　Кто? Люди Мецлера?　— спросил граф.

—　Нет, они совершенно заняты тем, что происходит за оградой; но посмотрите, как за вами следит начальник ландскнехтов Флориана, делая вид, будто смотрит в другую сторону.

—　Мне что-то знакомо это угрюмое лицо и этот громадный рост,　— сказал император, который, подобно многим великим людям, необыкновенно легко запоминал лица.　— Ба, да ведь это Кернер. Прощай, дитя мое,　— продолжал он, целуя Маргариту,　— да хранит тебя Бог. Я приду освободить тебя. Прощай, граф; если Богу угодно, мы скоро увидимся, и хотя вы потерпели несправедливо но, может быть, я найду средство вознаградить вас за все страдания.

Маргарита, которую Кернер видел в Гейерсберге, сделала шаг, чтобы подбежать к нему, но Максимилиан знаком остановил молодую девушку.

—　Стой!　— вдруг раздался грубый голос Кернера. Он схватил императора за руку.　— Это что за переодевание?

—　Право, Кернер, тебе суждено самой судьбой встречаться со мной всякий раз, как мне приходится туго,　— сказал Максимилиан, улыбаясь.

И с этими словами, он приподнял шляпу и показал свое лицо опешившему ландскнехту.

—　Император!　— пробормотал остолбеневший Кернер.

—　Он и есть, только тише. Держи язык за зубами, а главное, позаботься о безопасности этой девушки и ее товарища. Если они благополучно прибудут в Аугсбург, обещаю наполнить твой шлем золотом.

Пока Максимилиан с проводником с трудом пробираются через чащу по оврагам и топям, обратимся к событиям на прогалине Скалы Бедствий.

Крестьяне, горожане, солдаты — все сбежались к ограде посмотреть, как явится будущий предводитель их. Здесь было по крайней мере полторы тысячи человек, толпившихся в необыкновенном волнении.