С Женей они расстались в Москве. Договорились, что встретятся на прежнем месте. Там, где отсиживались три месяца после убийства милиционеров. Но не скоро, месяца через два-три. А потом решат, куда ехать дальше.
Конечно, ни о какой погоне за прокуроршей Юм и не думал. Хотя ему было очень интересно, о чем бы стала просить его эта женщина. Кого бы вспомнила. Дочь, наверное, мужа.
Из Москвы он добирался на электричке до Рязани, а там, просидев неделю у старой знакомой, добыл документы, отпустил волосы подлиннее, усики, решил, что надо отправляться дальше. В Сибирь он не поедет. Сибирь — это сказочка для дураков. Там маленькие городки, все наперечет и затеряться трудно. Ехать надо в большой город. А их в стране всего два — Москва и Ленинград. Юм знал, что в Ленинграде он сможет легко затеряться.
Но он знал, что там же опасность случайной встречи возрастает в миллионы раз. Нет, в Ленинград он не поедет. Но и в Сибирь — тоже.
Сейчас бы, правда, отсидеться где-нибудь в подполе, но на одном месте сидеть — себе дороже. Надо все время двигаться. И он вспомнил Мента.
Тот когда-то рассказывал ему про Архангельск, поскольку родом был оттуда. Говорил, там много бывших зеков. Всегда помогут беглому.
А помощь Юму сейчас была нужна.
Прокурорша, сука, сильно его с деньгами подвела. Если бы она знала, что он взял у «афганца» сорок тысяч! Но где эти деньги? Туда сейчас не полезешь. Ладно, пусть подождут до лучших дней. А ему надо осторожненько, на цырлочках. Ничего, поколготятся и забудут. Через три дня искать уже перестают. Только бы не случай, только бы не случай.
В Архангельске он действительно смог укрыться довольно надежно, сначала у одного старика, бывшего бандеровца, снимал угол. А потом один крепкий мужик, какая-то дальняя родня, отправил его на лесозаготовки, в документы почти не смотрел. Понял все сразу.
— Только ты, паря, не балуй. Там парни деловые, враз голову скрутят.
Юм поработал два дня на рубке сучьев, поразмялся слегка. Тихим был, спокойным. А на третий день приехал тот самый мужик и сказал:
— Вали отсюда, падла. Еще раз встречу, даже в ментовку сдавать не, буду. Сам пришибу.
Юм не стал задираться. Кодла за мужиком стояла внушительная.
Собрал манатки и подался снова в город.
А там на вокзале ему все сразу стало ясно портретик его висел на доске «Их разыскивает милиция».
Теперь такие портретики висели по всей стране.
Теперь ему или идти сдаваться, или уматывать с этой поганой родины.
Пока жил у бандеровца, тот ему напел про «Захидну Вкраину». Дескать, там и люди что надо, и до границы рукой подать. До сих пор ненавидят тамошние русских. А уж милиционеров на дух не переносят.
Юм подумал, что другого пути у него теперь нет. И взял билет…
Лисий мех
Да, она все понимала… Но оставаться в Горьком уже не могла. Это был какой-то животный страх, необъяснимый, жуткий.
— А там, говорят, так красиво, — старалась она улыбаться, собирая вещи. — Ты ведь сам слышал.
Решено было ехать во Львов. Почему именно туда, Наташа не знала. Но, во-первых, был прямой поезд Горький — Львов, а во-вторых, в этом старинном названии чудилось настоящее убежище. Словно старинного города не могла коснуться современная жизнь с ее современными страхами и вообще все самое противное.
Ехали через всю страну. В дороге Наташа немного успокоилась. Снова смотрела в окно и снова открывала для себя мир. Теперь она опять думала о семье, смогла даже вспомнить Графа и остальных археологов. На минуту нахмурилась, когда вспомнила про монетку. Но тут же отогнала эту мысль. Нет, никто из своих это сделать не мог.
Во Львове старины действительно было много.
Но какой разнобой! Тут и готика, и барокко, и рококо, и даже модерн. Но очень красиво.
Виктор все время ахал.
— Это надо писать! Это надо срочно писать! — то и дело вертел он головой. — Нет, завтра же на этюды. Только вот я уже забыл, наверное, как кисть держать! — сам над собой смеялся он. — Все концепты, концепты…
Поселились в гостинице «Интурист» в самом центре города в старом здании.
— Все, я больше в номере сидеть не собираюсь, — заявил муж, когда распаковали вещи. — Ты как хочешь…
— Я тоже хочу гулять, — сказала Наташа. — Только ведь у нас дочь, если ты не забыл…
— Знаешь что, это я по твоей милости мотаюсь из города в город, — сказал Виктор. — Это ты придумала. В Горьком мы могли гулять, сколько хотели.
— Мне казалось, ты меня понял…
— Я никогда не пойму твоего сумасшествия. Нам уже давно пора вернуться в Москву.
— Виктор!
— И ты не сиди! Сходи погуляй. Здесь, говорят, рынки знатные…
«Наверное, он действительно умотался, подумала Наташа, — наверное, я действительно невыносима».
Виктор хлопнул дверью и пошел в магазин за этюдником, холстами и красками, а Наташа покормила Инночку, приняла душ и вдруг решила, что и ей сидеть в номере совершенно незачем. Почему она не сможет гулять вместе с дочерью? Пусть девочка увидит местные красоты. И сходить на рынок не мешало бы.
И все-таки это был провинциальный город. В Москве люди друг на друга почти не смотрят. Бегут мимо. А здесь — остановятся даже, даже вслед поглядят. Наташа чувствовала себя очень неловко от этих взглядов. И как только местные понимают, что перед ними москвичка?
Наташа вдруг стала обращать внимание на свою походку. О, Господи, та же прокурорская бесполая. Нет, так не годится. И она чуть отпустила бедро. А так намного легче идти. И приятнее. Теперь еще немного. В меру, в меру, со вкусом.
Коляска катилась впереди словно сама собой. Теперь не только мужчины, но и юноши смотрели на Наташу. Чисто эстетически, разумеется.
— Простите, — осчастливила она одного местного эстета, — а где в вашем городе рынок?
— Позвольте, пани, я вас провожу, — с мягким акцентом сказал эстет.
Оказалось, что обращение «пани» здесь вполне в порядке вещей. На рынке к ней только так и обращались.
— Пани, купить сливок! Грушки, пани, солодки!
Да, рынок здесь был знатный. Конечно, в Москве тоже рынки дай Бог. Но тут он был какой-то излишне изобильный. Что уж говорить об овощах и фруктах… Это само собой. Но тут были еще — шерстяная пряжа, пестрые толстые ковры, целые ряды деревянной резьбы, иконы, свечи всех расцветок и калибров, самые невероятные торты, мясо всех видов, искусственные цветы…
Наташа чувствовала себя богачкой. Она даже остановилась возле продавца мехов и приложила к себе пушистую рыжую лису.
— Ой, как пани это идет! — всплеснул руками продавец.
Какая женщина устоит после этого!
Наташа вертела огромную шкуру лисы и так и этак. Продавец подносил зеркало то слева, то справа.
— Сколько стоит? — спросила она сразу.
— Триста карбованцев… рублей про пани.
Пока Наташа примеряла этот шикарный воротник, цена упала до ста пятидесяти.
И все равно это было много.
— Нет, простите, это очень дорого.
— Та вы, пани, меня разорите. Ну хорошо. Сто сорок.
Наташа закусила губу. Если он скажет: сто двадцать — надо брать.
— А можно еще раз зеркало? — попросила она.
— Та, конечно, пани, сколько хотите.
Наташа в который раз накинула лису на плечи и взглянула на себя в овал зеркала.
— Ну, смотрите, пани, какой мех! Чистое золото! Сам бы носил, та есть надо. Ну хорошо, сто тридцать… Вы меня грабите, но вы такая красивая… Пани… Куда вы, пани! Давайте за сто двадцать! Отдаю! Пани, стойте, сто десять!.. От и сумку забыла.
— А я ей передам.
— Вы шо, ее знаете, пан?
— Конечно. Ее вся Москва знает. Она прокурор…
Украинская речь
Наташа летела, словно под ногами у нее вмиг раскалилась добела земля, словно остановись она хоть на мгновение — сгорит заживо…
Только у выхода Наташа сообразила, что у нее в руке нет сумочки. Один бумажник с деньгами и документами валяется в коляске.
