Во время прошлой дискуссии со следователем на эту тему он не хотел обострять разговор и ссылаться на авторитеты, хотя хорошо помнил мнение академика Ивана Петровича Павлова, который говорил: «Когда в голове нет идеи, глаза не видят фактов».
Коваль не ошибся в своем предположении.
— Кстати, почему Нина Барвинок поставила на стол только две чашки? — спросил Спивак. — Вы захотели кофе? Так? А кроме вас кто еще собирался пить? Нина или Журавель?
— Не знаю, — пожал плечами Павленко. — Возможно, себе не поставила.
— Не собиралась пить?
Вячеслав Адамович пристально посмотрел на следователя. Выражение его лица говорило о том, что он удивляется такому глупому вопросу и что, если бы и хотел, не смог бы на него ответить: откуда ему знать, собиралась Нина пить кофе или нет!
— Потому что спешила домой, — сам ответил Спивак. — Поставив чайник на плиту, а чашки на стол, Барвинок сразу же ушла. И наверное, в спешке забыла предупредить вас о чайнике? Не так ли?
Павленко молчал.
— Ведь она сразу же ушла? И вы остались вдвоем с хозяином квартиры.
— Это не доказано, кто раньше ушел, — сказал Павленко. — И вообще вы ничего не знаете! — плачущим голосом добавил он. — Поймите меня правильно. Я не знал, что чайник на плите, я в кухню не заходил…
— Неправда, знали, — вмешался Коваль. — Это вы попросили кофе? Вы. Нина Барвинок пошла на кухню, набрала в чайник воду и зажгла газ, а на стол перед вами и Журавлем поставила чашки…
— Я тоже был выпивши. Не так, как Журавель, но все же… И ушел не заглядывая в кухню…
— Вы сидели в кресле?
— Да.
— При вашем участии мы провели следственный эксперимент и убедились, как вам известно, что с того места, где вы сидели, прекрасно видно плиту.
— Я не смотрел на нее тогда, пропади она пропадом!
— Вы ждали кофе. И вас должно было интересовать, скоро ли закипит чайник.
— У человека, когда выпьет, быстро меняются желания.
— Совершенно верно. Кроме жажды…
Да, и Ковалю, и Спиваку было трудно без веских доказательств. Это понимали и они сами, и, очевидно, подозреваемый.
— У вас нет и не может быть никаких доказательств, — произнес Павленко. — И все ваши домыслы — чепуха на постном масле. Да, да!
— Да, — неожиданно согласился Коваль, крайне удивив и обрадовав этим подозреваемого. — Прямых доказательств у нас нет. И даже ваше признание не приведет вас на скамью подсудимых, если мы не найдем подтверждения вашей вины.
И Спивак, и полковник понимали, что признание не есть «царица доказательств», однако в данном случае они не могли без него обойтись и стремились его получить.
— Вот именно, — удовлетворенно кивнул Павленко. — Вот именно, — повторил он уже чуть ли не с издевкой, и еле заметная судорога пробежала по его щеке. — Если бы вы и обнаружили на ручке плиты или на чайнике отпечатки моих пальцев, так это тоже не доказательство. Я не раз и не два бывал у Антона… Мог когда-нибудь и помочь по хозяйству…
— Да, — согласился полковник, — пока только мы вдвоем знаем, что вы не захотели выключить газ, когда выплеснувшаяся из чайника вода залила огонь. Вы прекрасно понимаете, что сейчас вас нельзя официально обвинить, — честно признался Коваль. — Без веских доказательств мы бессильны. Как известно, согласно закону, все сомнения трактуются в пользу подозреваемого. Но хочу, чтобы вы знали и не обманывались: я не успокоюсь, пока не найду доказательства. Если я не ошибся в своем предположении, если вы действительно виновны, то я должен доказать вашу вину во имя справедливости — высшего закона человеческого общежития.
— Вряд ли вы их когда-нибудь найдете, такие доказательства. — Тусклый взгляд Павленко оживился. — Их невозможно найти. Поймите меня правильно: я ни в чем не виноват.
— Если ошибаюсь, приму любое наказание. Но я уверен, что это не произойдет, так как у нас, кроме фактов, есть еще два серьезных союзника.
Павленко удивленно посмотрел на полковника.
— Нина?
— Нет, не Нина. После преступления всегда остаются следы. Даже после преступного бездействия. И мы найдем эти следы, которые станут доказательствами, а второй, — Коваль сделал паузу, — ваша совесть.
Не ожидая такое услышать, Павленко растерялся.
— Совесть? — пробормотал он. — А какая же может быть совесть у меня, у убийцы, как вы считаете?! Но я не убийца, поймите меня…
— Справедливость сегодня еще не торжествует и зло пока не наказано. Но всю жизнь вас будет преследовать воспоминание о преступлении и страх. И раньше или позже ваша совесть победит трусость и заставит прийти с повинной.
— Мне не в чем виниться.
— Ну тогда объясните, почему в тот трагический вечер в десять сорок семь вы звонили в Киевгаз и расспрашивали, как отключить газ… — вдруг сказал полковник. — Для чего вы это делали?
Павленко, казалось, был сражен наповал. Он начал что-то бормотать, Коваль смог разобрать только отдельные слова: «Я не знаю… не звонил… Киевгаз? Какой Киевгаз…» — но потом и этот шепот перестал срываться с дрожащих губ подследственного.
Тем временем Спивак вставил в магнитофон кассету. В кабинете зазвучали голоса. Сначала женский: «Диспетчер слушает», — потом после короткой паузы — взволнованный мужской — голос Павленко. Запинаясь, голос спросил: «Скажите, пожалуйста, как перекрыть газ в квартире, не входя в нее?.. Где находится вентиль всего дома?.. Скажите, если в квартиру проникает газ, через сколько времени человек угорает?»
«Вы что, пьяны? Не хулиганьте! — строго произнесла женщина. — Говорите, что случилось? Ваш адрес?»
Послышались короткие гудки.
Снова звонок. Плачущий голос Павленко произнес: «Поймите меня правильно…»
Следователь выключил магнитофон.
— Это — копия. Экспертиза установила, что голос, записанный во время нашей первой беседы в горотделе, — Коваль жестом показал на магнитофон на столе, — и голос, записанный на диспетчерской пленке Киевгаза, принадлежит одному и тому же лицу, то есть вам…
Теперь при наличии у нас точных анализаторов речи, осциллографов, новых ЭВМ такое сличение голосов не представило трудностей. Вы, как инженер, должны это понимать… Итак, почему вы звонили в Киевгаз, что значит ваш вопрос: «Через сколько времени человек угорает?» Отвечайте.
— Клянусь, это не я… — шептал Павленко. Казалось, он совсем потерял голос — Не я погубил Антона… Поймите меня правильно…
Сейчас подследственный представлял собой жалкое зрелище: бледное лицо покрылось красными пятнами, зрачки расширились, губы тряслись. Руками он вцепился в кресло, словно боялся, что выпадет из него. Для него, очевидно, вся комната наполнилась страхом.
— Можете посадить меня, — продолжал он шептать, — но не я, не я… Нет, нет!..
— А кто же? Скажите.
— Я не знаю… не знаю… не знаю…
Коваль отвел взгляд от Павленко, уж очень ничтожным показался ему этот человек.
Вспомнился разговор у дочери со студентом-физиком Афанасием о чувстве вины, присущем некоторым людям с психическими отклонениями. В сложных ситуациях такие люди могут приписать себе то, чего в действительности не сделали, взять на себя чужую вину, как это произошло с растерявшимся, слабовольным художником Сосновским, признавшимся в убийстве, которое не совершал…
Здесь же было все наоборот. У Павленко — человека тоже неуравновешенного — не хватало, по мнению Коваля, мужества сказать правду.
Дмитрий Иванович сейчас не жаловал в мыслях этого молодого человека, и все же какое-то шестое чувство не давало Ковалю до конца поверить, что перед ним сидит настоящий убийца. Вероятно, такое чувство появилось оттого, что понимал шаткость обвинительной позиции: если даже будет установлено, что Павленко ушел из квартиры Журавля последним, это еще ничего не доказывает. Доказать же, что он оставил горелку открытой преднамеренно, невозможно, так же как и то, что, уходя из квартиры, подозреваемый вообще не обратил внимания на горелку.
Единственным доказательным фактом, хотя и косвенным, является звонок в Киевгаз. Но подозреваемый всегда может сказать, что он пошутил спьяну или даже похулиганил.