1930 Восточный Крым (Отрывок) …Но я вернусь к твоим просторам, И ты печаль мою рассей, Суровый берег, на котором Бродил усталый Одиссей. Тогда воительницы милость Он верным сердцем призывал, И дева светлая спустилась На голубые глыбы скал. Она отплыть ему велела, Враждебный ветер укротив, И парус он направил смело В послушно голубой залив. Она стояла здесь, блистая Бессмертьем юной красоты. Кустов испуганная стая Металась у ее пяты. Змеенышем обвивши чресла, Подъяв копье, щитом звеня, Вдруг белым облаком исчезла, Растаяла в сиянье дня… Неукротимы, непрестанны, — Шел, видно, родовой раздор, — Врубались в землю ураганы И там остались до сих пор. В ее расщелинах застыла Тень от побоища богов. Ее таинственная сила Похожа на беззвучный зов… Но мне родней родного — море, Когда мирьядами сердец Дрожит, само с собою споря, Швыряя берегу венец… 1930 Муза Когда я ошибкой перо окуну, Минуя чернильницу, рядом, в луну, — В ползучее озеро черных ночей, В заросший мечтой соловьиный ручей, — Иные созвучья стремятся с пера, На них изумленный налет серебра, Они словно птицы, мне страшно их брать, Но строки, теснясь, заполняют тетрадь. Встречаю тебя, одичалая ночь, И участь у нас, и начало точь-в-точь — Мы обе темны для неверящих глаз, Одна и бессмертна отчизна у нас. Я помню, как день тебя превозмогал, Ты помнишь, как я откололась от скал, Ты вечно сбиваешься с млечных дорог, Ты любишь скрываться в расселинах строк, Исчадье мечты, черновик соловья, Читатель единственный, муза моя, Тебя провожу, не поблагодарив, Но с пеной восторга, бегущей от рифм. 1930 Болдинская осень Что может быть грустней и проще Обобранной ветрами рощи, Исхлестанных дождем осин… Ты оставался здесь один И слушал стонущие скрипы Помешанной столетней липы. Осенний лед, сковавший лужи, Так ослепительно сверкал Зарей вечернею… Бокал — Огонь внутри и лед снаружи — Ты вспомнил… (Он последним был, Соединившим хлад и пыл.) Той рощи нет. Она едва Успела подружиться с тенью, И та училась вдохновенью, — Сгубили рощу на дрова. Для радости чужих дорог Три дерева Господь сберег. Их память крепко заросла Корой, дремотой и годами, Но в гулкой глубине дупла Таят, не понимая сами, — Свет глаз твоих, тепло руки И слов неясных ветерки. Несчастные! Какая участь! Но пред тобой не утаю — Завидую, ревную, мучусь… Я отдала бы жизнь мою, Чтоб только слышать под корой Неповторимый голос твой. Летучим шагом Аполлона Подходит вечер. Он вчерне Луну, светящую влюбленно, Уже наметил, — быть луне Под легкой дымкою тумана Печальной, как твоя Татьяна. Дорогой наизусть одной Ты возвращаешься домой. Поля пустынны и туманны, И воздух как дыханье Анны, Но вспыхнул ветер сквозь туман — Бессмертно дерзкий Дон Жуан. В бревенчатой теплыни дома Тебя обволокла истома Усталости… Но вносят свет, Вино, дымящийся обед. Огнем наполнили камин, Прибрали стол, и ты — один. Ты в плотном облаке халата, Но проникает сквозь халат — Тяжелый холод ржавых лат И жар, струящийся от злата… Ты снова грезишь наяву, А надо бы писать в Москву. На сколько душу ни двои, — Чтó письма нежные твои, Прелестные пустые вести, И чтó — влечение к невесте, И это ль властвует тобой, Твоей душой, твоей судьбой!.. Во влажном серебре стволов Троились отраженья слов, Еще не виданных доныне, И вот в разгневанном камине — Внутри огня — ты видишь их И пламя воплощаешь в стих. С тех пор сто лет прошло. Никто Тебе откликнуться не в силах… 1930 «В угоду гордости моей…» В угоду гордости моей Отвергнула друзей, Но этих — ветер, ночь, перрон — Не вымарать пером. Они дрожат в сияньи слез, А плачут оттого, Что слышат возгласы колес Из сердца моего. Но током грозной тишины Меня пронзает вдруг, И тело — первый звук струны, А мысль — ответный звук. Я узнаю мой давний мир — Младенчество земли, И ребра, струны диких лир, Звучанье обрели. Певуче движется душа Сплетениями вен, И пульсы плещут не спеша Пленительный рефрен. Во тьме растет неясный гуд, Во тьме растут слова, И лгут они или не лгут, Но я опять жива. И вновь иду с мечтою в рост, В созвучиях по грудь. Заливистая свора звезд Указывает путь. |
