И вновь зима… И вновь зима запрет нас в доме скоро, балконы будут снегом разодеты. За окнами средь зимнего простора искать напрасно милый образ лета. Но станем вспоминать в уединенье прогулку нашу в горные высоты и все необозримые владенья багрянца и осенней позолоты. Следя, как воробьи засуетились и крошки на снегу клюют, мы вспомним, как между елей золотом светились березы тонкие в лесу огромном. Туманы за окошком нашим зимним напомнят нам, не вымолвив ни звука о воздухе и призрачном и дымном под оголенными ветвями бука. В углях горящих, в их пурпурном рденье нам вспомнится листвы осенней ворох, тот день в горах, и в тишине осенней под нашими шагами — нежный шорох. И ничего, что наш очаг остынет, что станет за окном бело и пусто, — переселятся в зимнюю пустыню воспоминанья наши, наши чувства. 1965 Кукушка Не понимаю тяги к предсказаньям и тех, что ходят к ведунам, к ведуньям, и на бобах или по гороскопам хотят дознаться — что их ожидает в грядущих днях. Какое утешенье и смысл какой жить в знаемом заране? Страницу за страницею нам должно таинственную книгу бытия читать с надеждой, не спеша узнать — что будет дальше. Тот же, кто охвачен нечистым, недостойным любопытством иль дьявольскою дерзостью, и хочет насильно разодрать завесу дней, чтоб до конца свою судьбу постигнуть, тот не увидит жизнь, увидит смерть. Ребенком, с бабушкой, в Салониках весной я проходил вблизи казарм турецких. Над желтыми высокими стенами толпились в лихорадочном смятенье, как пред грозою, сумрачные тучи и кроны лип мятущихся. Оттуда всегда я слышал возгласы кукушки. И потому что знал я, что кукушка предсказывает, сколько лет нам жить, я убегал, закрыв руками уши, лишь не услышать бы, что предвещает нечеловеческий, невидимый, ужасный тот голос из глухой густой листвы. 1963 Где-то в России Усталый поезд у вокзала стал для разгрузки и погрузки. Заря заката угасала над неоглядной степью русской. Вот девушка на виадуке протягивает парню руки, он к ней спешит, и в небе где-то я вижу два их силуэта. Вот на велосипеде спешно промчался кто-то вдоль избенок; вот разрыдался безутешно, от матери отстав, ребенок. Прощально дрогнули вагоны, отходит поезд от перрона, вдали остался шум вокзальный, и мчится поезд, мчится дальний. Тот велосипедист, что скрылся, мелькнув передо мной случайно, — приехал ли, куда стремился? Мгновение осталось тайной. И парня девушка встречала иль провожала, обнимая? Ребенок в толчее вокзала нашел ли мать?.. Я не узнаю. Мгновеньям этой краткой встречи — им никогда не повториться. Не это ль жребий человечий — пройти неведомым и скрыться? 1965 Молчание С опустошенной головою молчал я годы напролет. Сегодня в бытие живое вхожу, стряхнув могильный гнет. Еще грозит в тупом усердье, витая над душой моей, неотличимое от смерти, молчание ночей и дней. Оцепеневшая от страха — хоть вольная на этот раз — не может мысль моя, как птаха, из клетки вырваться тотчас. Мой стих, как после долгой хвори, идет-бредет едва-едва, но гнев бессильный, ярость горя вдохнули жизнь в мои слова. Пусть краток путь их вдохновенный, — огонь бесстрашья их согрел, как те, что на стене тюремной писал идущий на расстрел. 1964 Задние дворы Гордые фасады не люблю я — слишком уж собой довольны сами. Не страдая спесью чистоплюя, восхищен я задними дворами. Здесь, до крыш взбираясь постепенно, высятся балконы без величья, с клетками, висящими по стенам, да и сами будто клетки птичьи. Здесь до вечера от ранней рани суетятся женщины, судача; крики, песни, гомон, щебетанье — щебетанье птичье и ребячье. Здесь, пока заря полоской узкой не погаснет над соседней крышей, прачки, расстегнув на шее блузки, засучивши рукава повыше, возятся со стиркой; выжимают чистое, склонясь через перила, — будто с неба падать начинает вешний дождик, набирая силу; иль белье у всех перед глазами примутся развешивать толково; вроде корабля под парусами стал балкон, к отплытию готовый. В этой суете, лишь с виду жалкой, праздники бывают и салюты — если по коврам колотят палкой, пыльные ковры стреляют люто. Все, что в мире столь неоткровенно, жизнь сама открыла здесь правдиво всей своей повадкой неизменной, всей своей бессмыслицей счастливой. 1965 |
