«Смертный страх перед бумагой белой…» Смертный страх перед бумагой белой… Как его рассеять, превозмочь? Как же ты с душою оробелой Безоглядно углубишься в ночь? Ни дымка, ни звука — тьма и снег. Только тьма и снег в степи бескрайной. Ни звезды, ни вехи — только тайна, Только ночь и только человек. Он идет один, еще не зная, Встретится ль в дороге огонек. Впереди лишь белизна сплошная, И сплошная тьма, и путь далек. Он идет, перемогая вьюгу, И безлюдье, и ночную жуть, И нельзя пожаловаться другу, И нельзя в пути передохнуть. Впереди ночной простор широкий, И пускай в снегах дороги нет, Он идет сквозь вьюгу без дороги И другому пролагает след. Здесь, быть может, голову он сложит… Может быть, идущий без пути, Заплутает, сгинет, но не может, Он уже не может не идти. Где-то ждет его душа живая. Чтоб ее от горя отогреть, Он идет, себя позабывая… Выйди на крыльцо и друга встреть. 1956 «Какой обильный снегопад в апреле…» Какой обильный снегопад в апреле, Как трудно землю покидать зиме! И вновь зима справляет новоселье, И вновь деревья в снежной бахроме. Под ярким солнцем блещет снег весенний. Взгляни, как четко разлинован лес: Высоких сосен правильные тени По белизне легли наперерез. Безмолвие страницы разграфленной Как бы неволит что-то написать, Но от моей ли немоты бессонной Ты слова ждешь, раскрытая тетрадь! А под вечер предстал передо мною Весь в перечерках черновик живой, Написанный осыпавшейся хвоей, И веточками, и сухой листвой, И шишками, и гарью паровозной, Что ветром с полустанка нанесло, А почерк — то веселый, то серьезный, И подпись различаю и число. Не скрыть врожденный дар — он слишком ярок, Я только позавидовать могу, Как, не страшась ошибок и помарок, Весна стихи писала на снегу. 1956 «Бредешь в лесу, не думая, что вдруг…» Бредешь в лесу, не думая, что вдруг Ты станешь очевидцем некой тайны, Но все открыл случайный взгляд вокруг — Разоблачения всегда случайны. В сосновой чаще плотный снег лежит, — Зима в лесу обосновалась прочно, А рядом склон сухой листвой покрыт, — Здесь осени участок неурочный. Шумят ручьи, бегут во все концы, — Весна, весна! Но в синеве прогретой Звенят вразлив не только что скворцы — Малиновка, — уж это ли не лето! Я видела и слышала сама, Как в чаще растревоженного бора Весна и лето, осень и зима Секретные вели переговоры. 1956 «Дни мелькают — чет и нечет…»
Дни мелькают — чет и нечет, — Жизнь осталась позади. Что же сердце рвет и мечет, Задыхается в груди? Слышать слов моих не хочет, Будто в рану сыплю соль. Днем и ночью сердце точит Злая дума, злая боль. Знает сердце о причине Всех скорбей моих и бед, О смиренье, о гордыне И что мне спасенья нет. Но оно по горло сыто Ложью всяческих прикрас, И оно со мной открыто Говорит не в первый раз, Чтобы я, ему доверясь, Не страшилась жить в глуши И смелей порола ересь, Если ересь от души. Говорит не рифмы ради, Не для красного словца, Говорит не на эстраде, — На исходе, у конца. 1956 «У твоей могилы вечный непокой…» У твоей могилы вечный непокой, Приглушенный говор суеты людской. Что же мне осталось, ангел мой небесный! Без тебя погибну в муке бесполезной. Без тебя погибну в немоте железной. Сердце истомилось смертною тоской. Горе навалилось каменной доской. 1/VIII 56 «Мы рядом сидим. Я лицо дорогое целую…» Мы рядом сидим. Я лицо дорогое целую. Я голову глажу седую. Мне чудится возле какая-то грозная тайна, А ты говоришь мне, что все в этой жизни случайно. Смеясь, говоришь: — Ну а как же? Конечно, случайно. — Так было во вторник. И вот подошло воскресенье. Из сердца вовек не уйдет этот холод весенний. Тебя уже нет, а со мною что сталось, мой милый… Я склоняюсь над свежей твоею могилой. Я не голову глажу седую — Траву молодую. Не лицо дорогое целую, А землю сырую. 4/VIII 56 |
