Равнина Здесь в небо упираются дороги. — Что видел ты в пути среди лугов, в пустынности равнин, где без тревоги с утра пасутся тени облаков? — Я видел рдяный ветер и веселье вращающихся крыльев ветряка. Как первый зубик малыша, белели церквушки, видные издалека. Среди полей безлюдных раным-рано, едва рассеялась ночная мгла, я видел женщину… нежней тумана предутреннего, — кто она была? Кивнула ль мне? Иль на одно мгновенье она чуть наклонилась, отстранясь от паутины, что в тиши осенней летала над полями, золотясь? Был долгим день, и не назвать всего мне, встречавшегося на стезе моей. Что видел я? Сейчас уже не помню. Все немощнее память, все темней. 1936 Ангел Шартра Твое мне неизвестно имя и чин твой в ангельском ряду, но откровеньями твоими дорогу к жизни вновь найду. Ты, средь небесного простора остановивший свой полет на кровле шартрского собора и вдаль взирающий с высот, — спустился к людям ты, как птица, чтобы отраду нам принесть — не меч, не смерть в твоей деснице, а светлая благая весть, Грядешь ты не по души наши, зовешь ты к жизни всех равно — и человека, и средь пашен в росток идущее зерно. Молюсь тебе, тобой спасенный, в тот час, как мир бескрайный наш искрится, солнцем озаренный, как древний радужный витраж. Весь Иль де Франс — цветущий, вешний, перед тобой, — простор полей и возле домиков скворечни в тени ветвистых тополей. И мимо всех мостов иду я, и мимо старых стен туда, где тихо зыблется, колдуя над отраженьями, вода. Где б ни был, вижу я все то же — как над соборною стрехой парит пресветлый ангел Божий с благословляющей рукой. 1937 Встреча на станции Зонт В зонтике моем таятся чары: если дождь начнется — всякий раз, лишь возьму с собою зонтик старый, ливень прекращается тотчас. Зонт в передней дремлет от безделья, точно мышь летучая вися, но ненастье длится уж недели, и сердечно жаль мне всех и вся — бледного ребенка, что тоскливо льнет лицом к стеклу, смотря туда, где бушуют буйные разливы, где кипит и пенится вода; воробья, что, отыскав посуше место под стрехой, взъерошен, хмур, слушает, как с густолистой груши каплет дождик, долгий чересчур; тех, что всю неделю — на заводах, а в воскресный день свой — по домам: в парке даже им заказан отдых, — только дождь разгуливает там. Захватив мой зонтик неизменный, выхожу, и вдруг над головой облака сменяются мгновенно беспредельно ясной синевой. Листья блещут, молоды и ярки, и еще у входа слышу я многолюдный шум и хохот в парке над фонтанчиками для питья. Пожилые люди на скамейке весело беседуют с утра; всюду вижу ведрышки и лейки — на песке играет детвора. Только у меня, должно быть, скучный вид пенсионера-чудака — лишь со мной шагает безотлучно черный зонт по желтизне песка. Люди тщатся соблюсти приличье, но сдержать улыбку силы нет; прохожу, вспугнувши стайку птичью, дети в страхе мне глядят вослед. И никто не понял, не приметил — чтобы день отраден был для всех, чтобы длился он все так же светел, чтобы не смолкал беспечный смех, чтоб сверкало листьев изобилье под безоблачной голубизной, нужно, чтобы здесь на страже были я и мой потертый зонт смешной. 1960 Все уносят года…
Все уносят года безоглядным потоком, под конец отмирает и сердце. Ты глядишь на врага в равнодушье глубоком, ты живешь только властью инерции. Встретив ту, что любил, ты в смущенье тяжелом подавляешь мертвящую скуку. Даже нищий под взглядом твоим невеселым опускает просящую руку. 1956 Встреча на станции Сойдя на станции безвестной, другого поезда я ждал, и мрак ночной в глуши окрестной ко мне вплотную подступал. Как тихо было! Ветер слабый ко мне из темноты донес, как там перекликались жабы и чуть поскрипывал насос. Во мраке думалось о многом. Я не был с вечностью знаком, — она на пустыре убогом предстала мне, объяв кругом, явилась на глухом разъезде и в бездны дымной темноты швыряла гроздьями созвездья своей могучей красоты. Весь блеск ее рвался наружу, но кровью в миг кратчайший тот впервые ощутил я стужу межзвездных мертвенных пустот и прошептал я, задыхаясь: «О вечность, как ты мне чужда! Я в пустоте твоей измаюсь, я с ней не свыкнусь никогда. В тебе, от века не согретой, я истоскуюсь о тепле; все, что мое, — лишь здесь, на этой на грешной маленькой земле. Лишь здесь грустят, меня не видя. Из-за меня и в этот час лишь здесь не спят, под лампой сидя, пусть в окнах всех огонь погас. Прости, созвездий край суровый, я их постигнул красоту, но огонек окна родного я всем светилам предпочту». 1962 |
