— Не могу. Я сегодня провожу консультации перед выпускными экзаменами в университете Лойолы.

— Ты что, не можешь найти кого-нибудь, кто бы заменил тебя на несколько часов с этой латынью?

— С латынью — могу. Но я здесь единственный преподаватель греческого, так что сегодня все на мне.

— Ладно, может, когда-нибудь ты расскажешь мне, зачем в двадцать первом веке подросткам нужно учить мертвые языки.

Питер знал, что Морин шутит. Ее уважение к образованности Питера и его лингвистическим способностям было безграничным.

— По той же самой причине, по которой мне нужно было учить мертвые языки и моему деду тоже. Они сослужили нам хорошую службу, разве не так?

Морин не могла с этим спорить, даже в шутку. Дед Питера, уважаемый доктор Кормак Хили, входил в комитет, собравшийся в Иерусалиме, чтобы изучить и сделать переводы некоторых рукописей из замечательной библиотеки Наг-Хаммади. Страсть Питера к древним рукописям расцвела еще в юности, когда он проводил лето в Израиле вместе со своим дедушкой. Питер участвовал в раскопках в Кумране, где были написаны Свитки Мертвого моря. Годами он хранил крошечный кусочек кирпича из стены древнего скриптория в стеклянной витрине около своего письменного стола. Но когда его кузина проявила истинную страсть и призвание к писательскому труду, он почувствовал, что реликвия подойдет ей в качестве источника вдохновения. Морин всегда надевала на шею кусочек кирпича в кожаном мешочке, садясь писать.

Именно тем летом в Израиле юный Питер нашел свое призвание и как ученый, и как священник. Он посетил святые места христианского мира вместе с группой иезуитов, и этот опыт произвел глубокое впечатление на романтичного ирландца. Орден иезуитов идеально подошел для его религиозных и научных устремлений.

Морин договорилась встретиться с ним позднее на неделе. Щелчком закрыв свой телефон, она поняла, что чувствует себя лучше, чем за последние несколько месяцев.

Чего нельзя было сказать об отце Питере Хили.

Западное побережье Соединенных Штатов покрыто россыпью исторических зданий, сохранившихся в калифорнийских миссиях. Основанные в восемнадцатом веке деятельным монахом-францисканцем отцом Хуниперо Серра, эти остатки испанской архитектуры утопают в прекрасных садах или расположены среди красот природы.

Питер уважал францисканский орден и, приехав в этот штат, поставил себе целью посетить все калифорнийские миссии. В миссиях история сливалась с верой, и это сочетание находило отклик в душе и сердце Питера. Когда ему нужно было время подумать, он часто сбегал в одну из миссий, до которых можно легко добраться в южной Калифорнии. Каждая обладала своим особым очарованием и представляла собой оазис покоя, давая ему передышку после лихорадочного ритма жизни в Лос-Анджелесе.

Сегодня он выбрал миссию Сан-Фернандо из-за ее близости к его другу отцу Брайану Рурку. Тот жил по соседству и возглавлял орден иезуитов, обосновавшийся в пригородных районах долины Сан-Фернандо. Знакомство Питера с отцом Брайаном началось еще в первые годы его учебы в семинарии, где старший из друзей был воспитателем. Сейчас Питеру был нужен верный друг; он искал убежище — даже от церкви, которую любил и которой служил. Отец Брайан сразу же согласился встретиться с ним, почувствовав легкую панику в голосе Питера.

— Твоя кузина — католичка? — Старший священник прогуливался по саду миссии вместе с Питером. Послеполуденное солнце заливало жаром долину, и Питер вытер капли пота тыльной стороной ладони.

— Бывшая. Но она была очень набожной в детстве. Как и я.

Отец Рурк кивнул.

— Почему же она отвернулась от Церкви?

Питер минуту колебался.

— Семейные проблемы. Я в них не очень посвящен. — Он и так чувствовал, что рассказать о видениях Морин без ее ведома было своего рода предательством. Хили не хотел вдобавок влезать в ее семейные тайны. По крайней мере, пока. Но он находился в некоторой растерянности по поводу того, что делать дальше, и нуждался в разумном совете.

Старший священник понимающе кивнул, признавая конфиденциальность вопроса.

— Очень редко можно верить подобным вещам, этим так называемым божественным видениям. Иногда это — сны, иногда — детские иллюзии. Возможно, не о чем беспокоиться. Ты собираешься сопровождать ее во Францию?

— Да. Я всегда был ее духовным наставником, и вероятно, я — единственный человек, которому она действительно доверяет.

— Хорошо. Ты сможешь там приглядывать за ней. Пожалуйста, немедленно позвони, если почувствуешь, что девушка становится каким-то образом опасной для себя самой. Мы поможем тебе.

— Уверен, что до этого не дойдет. — Питер улыбнулся и поблагодарил друга. Разговор плавно перетек в обсуждение невыносимой калифорнийской жары в сравнении с мягким летом в их родной Ирландии. Они поболтали о старых друзьях и обсудили местопребывание их бывшего учителя и соотечественника, который сейчас был епископом где-то в Южных штатах. Когда пришло время уходить, Питер заверил товарища друга, что после разговора чувствует себя лучше.

Он солгал.

Отец Брайан Рурк тем вечером вернулся в свой кабинет с тяжелым сердцем и угрызениями совести. Он долго сидел, глядя на распятие, висящее на стене над его столом. Обреченно вздохнув, он снял телефонную трубку и набрал код Луизианы. Ему не требовалось искать номер в телефонной книге.

Новый Орлеан

Июнь 2005 года

Морин вела свою взятую напрокат машину по окраинам Нового Орлеана, карта местности была расстелена на свободном пассажирском сиденье. Она притормозила и съехала на обочину, чтобы взглянуть на карту и убедиться, что не заблудилась. Удовлетворенная, Морин вернулась обратно на дорогу. Как только она завернула за угол, перед глазами у нее выросли похожие на саркофаги гробницы и надгробные памятники, которыми знамениты кладбища Нового Орлеана.

Морин припарковалась на стоянке и потянулась на заднее сиденье, чтобы взять свою большую сумку и цветы, купленные на улице. Она вышла из машины, стараясь избегать грязных луж, оставшихся от первой летней грозы, и огляделась. Окрестный пейзаж представлял собой бесконечные ряды ухоженных могил. Повсюду были видны мемориальные доски и венки. Глубоко вздохнув, Морин пошла по направлению к кладбищенским воротам, сжимая в руке цветы. Она остановилась у главного входа и подняла голову, но потом резко повернула налево, не заходя на кладбище.

Морин прошла мимо ворот и шла вдоль кладбищенской ограды до тех пор, пока не достигла еще одной группы захоронений. Могилы здесь заросли мхом и сорняками, выглядели запущенными и жалкими. Это было заброшенное кладбище.

Она шла медленно, осторожно, испытывая чувство благоговения. Она еле сдерживала слезы, перешагивая через могилы людей, которые остались покинутыми даже после смерти. В следующий раз она принесет больше цветов — для всех.

Встав на колени, она раздвинула сорняки, которые закрывали обветшалую могильную плиту. Ей открылось имя: Эдуард Поль Паскаль.

Морин принялась голыми руками яростно рвать буйную поросль. Клочки летели во все стороны, пока она расчищала место, не обращая внимания на пыль и грязь, которые забивались под ногти и пачкали одежду. Она руками очистила плиту и протерла надпись, чтобы яснее стали видны буквы имени.

Закончив, Морин положила цветы на могилу. Она достала из сумки фотографию в рамке и минуту смотрела на нее, дав волю слезам. Фотография изображала Морин в детстве, не старше пяти-шести лет, сидящей на коленях у мужчины, который читал ей сказки. Отец и дочь счастливо улыбались друг другу, не обращая внимания на камеру.

— Привет, папа, — тихо прошептала она, обращаясь к фотографии, прежде чем поставить ее на могильный камень.

Морин посидела немного с закрытыми глазами, пытаясь вспомнить что-нибудь о своем отце. Помимо фотографии, у нее сохранилось очень мало воспоминаний о нем. После его смерти мать запретила любые разговоры об этом человеке и его роли в их жизни. Он просто перестал существовать для них, как и его семья. Очень скоро после этого Морин и ее мать переехали в Ирландию. Ее прошлое в Луизиане перешло в разряд смутных воспоминаний печального ребенка, пережившего душевную травму.