В детстве он строго приказал себе не ввязываться в любовные отношения, и долгое время не испытывал с этим никаких проблем. Проблемы появились только в старших классах. Животное сознание, заставляя юношу мучиться, требовало любви, но тогда Дима оказался сильнее своих потребностей. Теперь же все стало намного хуже. Он вспоминал, как Алиса приносила ему в кровать еду, как гладила его по голове, весело взлохмачивала волосы и пыталась поддержать нелепыми шутками, и сладкая дрожь проходила по всему его телу. До Алисы никто его так сильно и по-настоящему не любил.

Сохранять спокойствие было трудно. Дима не желал нарушить поставленные самим собой запреты, но и отталкивать Алису от себя ему не хотелось.

– Как ты думаешь, – слыша, как поезд подступает к станции, спросил Дима отца, – может ли существовать обыкновенная дружба между мужчиной и женщиной?

– Мы с твоей матерью долгое время просто дружили, – ответил Андрей Иванович, – В итоге все вылилось в любовь, но закончилось плачевно.

– Она любила тебя?

– Может и любила. Даже, точно любила. Знаешь, все эти психологи говорят, что настоящая любовь начинается с хорошей дружбы. Наша любовь тоже начиналась с хорошей дружбы…

– Значит, лучше не дружить с женщиной?

– Не могу точно ответить, – Андрей Федорович замялся, – Но думаю, что если ты уверен, что никогда не полюбишь ее, то вполне можно просто дружить. Ты это про Алису, да?

– Нет, – Дима отвернулся, – Мне это нужно для рассказа.

– Пора бы уже начать беспокоиться, Дима.

Юноша остановился и, окруженный зеленой листвой, впервые со страшной серьезностью посмотрел отцу в глаза.

– Не вижу ничего такого, о чем стоило бы беспокоиться, – сказал он, – Ты же знаешь, папа. Святой Рыцарь, все такое… это важно для меня. Понимаешь?

– Я тебя никогда не понимал, – Андрей Иванович вздохнул, – Почему бы тебе не быть обыкновенным человеком, таким, как все остальные? Так было бы легче. Зачем мучить себя?

«Мучить!» – мысленно воскликнул Дима и ответил:

– Я никогда себя не мучил. Все просто. Не хочу восхвалять себя, но, отрекаясь от низких любовных потребностей, я становлюсь лучше. Мои мысли яснее, а поступки приводят к куда большему результату. Пойми, папа!

– Не надо кричать.

– Извини… Ладно, электричка уже едет. Мне пора.

– Ты прости, что до поселка, до нормальной станции не довожу…

– Да ладно, не беспокойся.

– Ладно, давай. Пока.

Отец не стал обнимать Диму, но крепко пожал ему руку. Электричка останавливалась всего на пять минут, поэтому Диме пришлось поторопиться. Когда электричка прибыла, он, еще раз попрощавшись с отцом, предоставил проводнику билет и прошел внутрь. В электричке он доехал до железнодорожной станции и, прибыв на нее, пересел на поезд. В этот раз он ехал в купе.

Его попутчиками в грязном, но вполне пригодном для жизни вагоне оказались два пожилых чеха и русский парень примерно того же, что и Дима возраста. У одного из чехов, Гжегожа Гуса, на лице блестели красные ожоги, у другого, представившегося Сэмом Жижкой, не было одного глаза, а третий, русский, как вскоре выяснилось, не был по-настоящему русским. Его предки жили в Германии, и звали его Артемом Таппертом. Таппертом он себя и попросил называть.

– Вот ты, Дима, очень странный, – протянул Тапперт, поглаживая свои рыжие волосы – Скажи мне, ты когда-нибудь любил?

– Любил? – Дима не понял, – Кого любил?

– Девушку, – сказал Тапперт, смахнув с глаз длинную челку, – Или тебе больше парни нравятся?

– Нет, – Дима покраснел, – Я никого не любил.

– Никогда?

– Никогда.

– Не может такого быть, – Тапперт рассмеялся, – Is that right, my friends?

Гжегож и Сэм дружно закивали головами.

– Я не знаю чешского, поэтому разговариваю с ними на английском, – пояснил Тапперт, – Но это не важно. Ты, действительно, никого никогда не любил?

– Никого и никогда.

– Странно. Мне вот всего двадцать два года, и у меня уже есть жена и сын. И я, представь себе, живу счастливо. Они не обременяют меня, а, наоборот, делают более свободным и счастливым…

– Нет, нет, – остановил его Дима, – Не в этом дело. Я не думаю так. Понимаешь…

Он решил не рассказывать совершенно незнакомому человеку о своем отношении к любовным отношениям и в нерешительности замолчал.

– Что я должен понять? – спросил Тапперт.

– Да, наверно, ты прав, – Дима отмахнулся, – Знаешь, я подумаю над твоими словами, а пока, если ты не против, не будем затрагивать эту тему. Хорошо?

– Как пожелаешь, – Тапперт улыбнулся, – Тогда, Гжегож, how do you think…

Дима вздохнул и, пытаясь не слушать разговор Тапперта с чехами, закрыл глаза. Поезд шел не слишком быстро, он приятно качался на рельсах; это быстро убаюкало Диму, и он уснул.

Когда Дима проснулся, чехов уже не было, а Тапперт устало смотрел в окно. По его лицу и сгорбленной спине, облаченной в синюю клетчатую рубашку, было видно, что он очень устал, и устал не от тяжелых физических нагрузок, а от одиночества.

– О, Дима, господи, наконец-то ты проснулся! – чуть ли не закричал Тапперт, увидев, что Дима сонно потирает глаза, – Мы уже Пермь проехали, а ты до сих пор спишь!

– Пермь?! – Дима ему не поверил, – Как мы могли так быстро проехать Пермь?

– А вот так вот. Я уже хотел будить тебя. Ты, ведь, говорил, что куда-то сюда едешь.

– Да. В Латин еду.

– Латин? – недоуменно спросил Тапперт, – Это что такое?

– Это город. Я в нем учусь.

– Странно, никогда не слышал о нем. Подожди, сейчас что-нибудь в интернете поищу.

Тапперт достал из кармана телефон и через пару секунд показал его Диме. На экране в строке поиска было забито: «Латин», а ниже красовались фотографии города и его официальная страница в сети.

– Я уже долгие годы езжу по этому маршруту, но никогда не слышал об этом городе, – пояснил Тапперт, – Вот, смотри, написано, что ничего не найдено.

– Как, ничего не найдено? – Дима еще полностью не проснулся и не до конца понимал, что происходит, – Тут, по крайней мере, десять страниц, и в каждой фигурирует Латин.

– Нет же! – Тапперт посмотрел на экран, – Ничего не найдено!

– Ты меня разыграть пытаешься? – разговаривая, будто с ребенком, спросил Дима, – Может, позвать кого-нибудь, чтобы он тоже на экран посмотрел?

– Да, лучше позвать.

Дима встал с кровати, но тут же упал обратно. Поезд сильно тряхнуло, и весь багаж полетел с полок вниз.

– Что это? – испуганно спросил Дима.

– Тихо, – ответил Тапперт, – Ни слова.

– Что?

– Ни слова, – повторил Тапперт, – Сиди здесь и не высовывайся.

– А ты?

– Тихо.

– Артем!

Тапперт, призывая Диму к тишине, приложил к губам палец и прильнул к окну.

– Дементоры? – Дима попытался пошутить.

– Какие, к черту, дементоры? Темнота.

– Темнота?

– Да. Сейчас станет темно.

Как он и сказал, через пару секунд солнце скрылось за плотными черными тучами, и купе погрузилось в непроглядный мрак.

– Что-то не так с погодой?

– Господи! Тихо, пожалуйста! Мне нужно сконцентрироваться.

– На чем?

Тапперт не ответил. Он сосредоточил взгляд на окне и стал шептать себе что-то под нос. Дима встал рядом с ним и попытался разобрать что-нибудь из его шепота, но не сумел понять ни слова.

– Ты меня все еще видишь? – спросил Тапперт через некоторое время.

– Вижу.

– Это плохо. Посмотри в окно. Видишь что-нибудь?

– Ничего.

– Ни деревьев, ни рельс?

– Ни деревьев, ни рельс.

Услышав такой ответ, Тапперт обеспокоенно прикусил губу.

– Да, – процедил он сквозь зубы, – Когда все это закончится, у меня к тебе будет пара вопросов. И про Латин, и про то, каким образом ты попал сюда.

– Что?

– То, что слышал. У тебя есть что-нибудь, чем ты, в случае чего, мог бы защититься?

– Нет…

– Тогда сиди здесь и никуда не выходи. Я скоро вернусь.

Сказав это, Тапперт задвинул за собой дверь так быстро, что Дима не успел произнести ни слова. Воздух пропитался тишиной, словно ночью на кладбище, и стремительные шаги, уносящиеся к головному вагону, превратились в страшное осознание того, что все остальные звуки просто исчезли. Мерное гудение поезда пропало; исчез и стук рельс под колесами, и шум из соседних купе. Тишина сковала поезд, и юноше стало тяжело дышать. Он, испуганно прислушиваясь к постепенно затихающим шагам Тапперта, подошел к окну. Лишь тьма, густая тьма, похожая на плотные клочья тумана, предстала его взору. Дима, мучая глаза до неприятной боли, всматривался в эту темноту, но ничего, кроме нее, не видел. Складывалось впечатление, что поезд, который во тьме совсем не проглядывался, плывет по воздуху, в абсолютной пустоте.