Невестин возраст в том веке отличался от нашей мерки существенно — девочка четырнадцати лет считалась зрелой невестой. Вот к 980 году наступила пора замужества и для Рогнеды. Созревшая для выданья дочь кривичского князя, разумеется, давно принималась в расчет молодцами, обладавшими правом посылать сватов в княжеский дом. Думали о ней Ярополк со своими боярами и Владимир со своими. Не по любви сватались к Рогнеде братья; можно сказать — по ненависти друг к другу: за кем дочь — за тем и тестево войско, и легче будет сломать брату хребет.

Вот, пожалуй, и все, чем хотелось предварить повесть.

Ничего, правда, не сказано о Рогнеде, кроме возраста. Но ничто так не красноречиво, как сроки прожитых лет; десять… тридцать… семьдесят… Все за числом — облик, сила, заботы, страсть. А Рогнеде — четырнадцать. Стучит ее сердце желанием любви, радости, счастья, жаждет незнаемой взрослой жизни. Кому неведомы эти светлые сны, эти страдания юного сердца, дивные причуды мечты, после которых скучна и томительна будничная явь! В глухой ночной час обходит небитую жизнью юность самая коварная из богинь — богиня наваждения Мара; лишь облачко ее дыхания коснется немудрой, неученой еще души — и лепится красочный чудной сон, восходит солнышком мечта. И жить хочется, жить вечно! Так, кажется, прекрасна будет твоя жизнь.

Осенью в багряную пору, когда зашумели в полоцких дворах многодневные свадьбы, пришла и к Рогнеде плутоватая Мара, оборвав спокойствие снов. В одну ночь мир раздвоился на женское и мужское, и почувствовала Рогнеда, какая сила сводит эти начала. Вдруг стали прижигать цепкие взгляды встречных парней: оценивали они мужским оком поспевшую княжну, и она кожей ощущала тайну их внимания. Вдруг возник во снах таинственный образ — грудь стеснялась, жаркими кругами ходила по телу кровь, когда появлялся светлый юноша в белом и брал за руку, и прижимал к широкой груди, где под белой рубахой билось с подчиняющей силой сердце. Шептали его губы некие загадочные слова, и само шевеление его губ было желанно. Днем горячечное волнение чуть притухало, лик незнакомца неясно виделся на свету, и ночные встречи обращались в скрытную мечту о приезде сватов, смотринах, прибытии жениха и свадебном поезде, уносящем ее в нескончаемые года счастья.

В сумерках, когда сидела Рогнеда возле матери за куделью, а возле отца садились браться Всеслав и Брячислав, и собирались в нагретую избу материны и отцовы люди, мечталось Рогнеде под тихое журчанье веретена про свои такие же хоромы, слышался сквозь голос отца, развлекавшего мать веселым или печальным рассказом, голос своего суженого, ласковый голос заботы, и пронизывало ее нетерпение любви… Стукнули сроки, желала Рогнеда разгадать начальные загадки жизни…

После Коляд в колкую морозную неделю примчал стражник с близких застав и привез князю Рогволоду переданную гонцами весть: едут люди от Ярополка и скоро прибудут. Волнение захватило полоцкий детинец, а из него понеслась скороногая молва по всем городским дворам. Бабы гадали, сколько приданого повезет с собой княжна в далекий Киев и кого из девок выберет княгиня в подружки своей дочери на свадьбу, а признанные певуньи уже видели себя на грядущем празднике во главе хороводов, провожающих невесту в баню и из бани, и на жалобных пениях девичника, и в веселом хоре у свадебного стола, а расчетливые мужики судили о пользе, какую даст городу этот союз, поскольку все хороводы и песни, и сундуки с добром, занимающие бабий ум, ничего ровно не стоят, а важно в княжеской свадьбе одно — условия, на которых князь Рогволод согласится отдать на усладу Ярополку свою дочь.

Да, условия… Ответственная настала минута, решалось будущее на многие годы, и собрались в княжескую избу близкие князю мужи обмыслить, чего захочет Киев для своей выгоды, на чем твердо стоять для пользы Полоцка, где считать Киевско-Полоцкие границы, чьими будут волоки между Днепром и Двиной. Ярополку, говорили бояре, большой веры давать нельзя: он тихий, пока терпит трудный час — со степи печенеги поджимают, хазары не держат межу, Владимир с новгородцами тоже не пустая угроза. Ясно, зачем Ярополку Рогнеда — возникает у Киева с Полоцком дружба. Но и нам выгоден равный союз: можно поспокойнее другие дела решать — подвинуться в глубь ятвягов, устояться на Припяти, упрочить полоцкие пригороды в литовских землях и вниз по Двине…

Сидели грузные мужи, равняли желаемое с возможным, и скажи им Рогнеда свои мучительные гадания: красив ли Ярополк, какого он лика и образа — расхохотались бы они. При чем к ее замужеству его красота и характер? Да будь жабы страшнее этот киевский Ярополк — все равно достанется ему Рогнеда. Коли уйдет она к Ярополку — даром то дастся, что мечом трудно взять. Теперь о Рогнеде одна забота — закрыть ее в светелке и беречь от порчи, сглаза, лихой руки. Столько может выгадать Полоцк на княжеской дочери, что все войско полоцких земель того не добудет.

Как встретили сватов, как их приняли, не видела Рогнеда, живя с бабками и девками под замком. Иногда заходила мать, обнимала Рогнеду и приплакивала: что ждет княжну в том далеком Киеве? Хорошо, полюбится она Ярополку, а коли не полюбится — каково скуку и муку терпеть? Одно — жизнь девичья, — другое — замужняя, не зря и новое имя выбирает жена. Заканчивается одна жизнь на девичнике, начинается вторая… А Рогнеде и страх, и радость. Приехали сваты, завтра позовут к ним сказать ответ, и все будут смотреть на нее. А потом приедет Ярополк, их сведут, посадят за стол, а потом проводят в брачный покой, он опустится на лавку, она стянет с него сапоги, и он задует свечу. Никого к ней не пускали, но настояла Рогнеда, чтобы пропускали к ней Руту — сверстницу и первую подругу. С осени Рута была замужем за князевым дружинником, уже она затяжелела, и Рогнеда, завидуя некоторым ее знаниям, доверяла ее слову больше, чем поучениям старых бабок и толстых теток, добывавших из памяти свои давние молодые переживания. Часами шелестел таинственный их шепот, и силу сокровенной тайны обретала для Рогнеды близость с мужем, какая следовала за угасанием свечи. А отец поучал, как выйти к сватам, когда позовут, где стать, как поклониться, какими словами ответить.

Вот и подошла томительная переломная минута — Рогнеда стояла у двери, слушая веселый говор знакомых и незнакомых голосов за стеной. Вдруг смолк этот говор, послышались близящиеся шаги, дверь отворилась, и отец сказал с подбадривающей улыбкой: «Войди!» Стукнуло сердце, отмечая первый шаг в новую жизнь, и Рогнеда переступила порог. Бросились в глаза трое благодушных, бородатых стариков на почетной пристенной лавке. Она прошла на середину палаты и поклонилась незнакомцам. «Княжна наша — Рогнеда!» — прозвучал голос отца. Сваты, повеселев, закивали, словно ранее было им невдомек, кого ведут пред их очи, уставились на княжну, и Рогнеда застыдилась их пристальных взглядов. Все, что готовилось отцом и приезжими киевлянами, вело к свадьбе, к должному и скорому рождению детей, и Рогнеде казалось, что люди, с вниманием глядевшие на нее, слышат жаркие удары кровяных струй в лоно, читают ее пугливые мысли о встрече с будущим мужем, о первой их ночи в темноте брачного покоя — словно нагая стояла Рогнеда перед сватами…

Князь Рогволод, дав время дочери освоиться, а сватам приглядеться, сказал с подчеркнутым безразличием, будто мало его касалось и не от его воли зависело:

— Вот, Рогнеда, прибыли сваты от Ярополка. Хочешь ли замуж за киевского князя?

Наизусть знала она отцовское навещание, с легкостью могло слететь оно с языка, но пересохло во рту от страха, стыда и волнения, сердце отчаянно колотилось, чувствовала Рогнеда, в какую цену ставит сейчас ее согласное слово, и не могла разжать как бы сросшиеся в этот миг губы. Молчание затягивалось; досада промелькнула на отцовском лице, сломав странную и для самой Рогнеды ее немоту.

— За Ярополка — пойду! — сказала она, поднимая глаза на киевлян, и те, удовлетворенные, по обычаю поклонились…