«Познай себя», – гласит надпись над входом в дельфийский храм. Другими словами, познай свою бессмертную сущность, но также и свой архетип. Без сомнения, этот наказ принципиально применим ко всем людям, но более всего – к пневматикам, в том смысле, что они по определению сознают свою звёздную сущность, несмотря на все недостатки, возможно, возникшие от связи с несогласующимся окружением. Устройство этого нижнего мира парадоксально, учитывая, что безграничность универсальной возможности, несомненно, подразумевает неожиданные, если не сказать непостижимые сочетания. Однако какими бы ни были феномены этого мира, vincit omnia Veritas[38].

Несправедливость является испытанием, но испытание не является несправедливостью. Несправедливость исходит от людей, в то время как испытания исходят от Бога. Что со стороны людей является несправедливостью и, следовательно, злом, является испытанием и судьбой со стороны Бога. У человека есть право, а в некоторых случаях даже обязанность, сражаться с каким-то определённым злом, но нужно смириться с испытанием и принять свою судьбу. Другими словами, необходимо сочетать два эти вида отношений при условии, что всякая несправедливость, которую мы претерпеваем от рук людей, – это в то же время испытание для нас, идущее от Бога.

В горизонтальном или земном измерении можно избегать зла, борясь с ним и преодолевая его; в вертикальном или духовном измерении, наоборот, можно избежать если не испытаний как таковых, то по крайней мере их тяжести, принимая зло как божественную волю, превосходя его внутренне насколько, насколько оно является космической игрой, как человек может духовно преодолевать любое другое проявление Майи. Ибо шум мира сего не входит в Божественную Тишину, которую мы несём в наших собственных глубинах и в которой как мир, так и эго исчезают и растворяются, как случайные обстоятельства исчезают и растворяются в сущности.

Человек обязан покоряться воле Бога, но таким же образом у него есть право духовно превосходить страдания души до такой степени, в которой это для него возможно; и это как раз невозможно без предшествующего признания и смирения, которые одни лишь и создают полную безмятежность ума и открывают душу для помощи, приходящей с Небес.

Вполне убедительно то, что Бог может посылать нам страдания, чтобы мы могли лучше понять ценность Его освобождающей Милости, и чтобы мы могли заставить себя с всё большим пылом отвечать на требования его Милосердия. Когда человек не знает, что он тонет, он не утруждает себя криками о помощи; но спасение зависит от нашего зова, и в итоге нет ничего более утешительного, чем этот призыв веры или уверенности.

Важно не смешивать два измерения, о которых мы только что говорили: то, что Бог посылает нам испытания, не предотвращает того, что они могут быть несправедливостью на человеческом уровне; и то, что люди относятся к нам несправедливо, не делает несправедливость частью Бога. Таким образом, мы должны избегать двух ошибок: веры в то, что зло на своём плане является чем-то хорошим, потому что Бог посылает его нам, или потому что Бог допускает его, или потому что всё происходит от Бога; и веры в то, что испытания как таковые являются злом, потому что они таковы по своей форме, и потому что мы страдаем от них. Было бы в равной степени ложным полагать, что мы непосредственно заслуживаем несправедливости, потому что Бог допускает её, ибо в таком случае несправедливости не было бы вообще и несправедливые были бы справедливыми. Таким же образом нет смысла воображать, что мы не заслуживаем испытаний, потому что мы не сделали ничего такого, что логически вызвало бы их.

В действительности причина наших испытаний записана в самой нашей относительности, и, таким образом, в факте того, что мы являемся зависимыми от обстоятельств существами, или индивидами. Нет необходимости обращаться к трансмиграционистской теории хорошей или плохой кармы, чтобы знать, что зависимость от обстоятельств подразумевает острые углы и трещины, и что с ними можно столкнуться как по очереди, так и одновременно. Космическая возможность, образовывающая индивидуальность, такова, какой она должна быть, как по своим ограничениям, так и по реальному содержанию, и в своих возможностях по её преодолению: конечная и подвластная чувствам по своему складу, она бесконечна и невозмутима по своей сущности, и именно поэтому испытания несут в себе возможность освобождения. Таким образом, они являются вестниками свободы, которая в нашей неизменной и имманентной реальности возможна всегда, но при этом скрыта облаками переменчивой случайности, с которыми разумная душа каким-то образом ошибочно себя отождествляет.

Справедливо было бы сказать, что никто не может избегнуть своей судьбы; но было бы верно добавить и оговорку насчёт условий, а именно то, что фатальность составляет разные уровни, соответствующие нашей природе. Наша судьба зависима на личном уровне – высоком или низком, – на котором мы останавливаемся, или на котором мы замыкаемся; ибо мы то, чем мы хотим быть, и мы претерпеваем то, что мы есть. Конкретно это означает, что наша судьба может менять если не свой вид, то по крайней мере манеру или интенсивность, в зависимости от изменения уровня, на котором в нас может происходить духовный рост[39].

Это объясняет, почему мусульмане, в полной мере осведомлённые о предопределении (qadar), тем не менее, могут в некоторых случаях молиться о том, чтобы Бог устранил зло, записанное на дощечке их судеб. В общем, они не могли бы молиться – логически и рационально – о чём-либо ещё, если бы у предопределения не было определённых границ, видов или степеней приложения – говоря коротко, своего рода внутренней жизни, неизбежной из-за Божественной Свободы, которая компенсирует неумолимую определённость «того, что написано». Это также объясняет, почему астрологические условия остаются жёсткими только до той степени, до которой человек отказывается превосходить их или пренебрегает ими. Возможно, эти вещи трудно понять при помощи рассудка, но они никоим образом не более таинственны, чем бесконечность пространства и времени или эмпирическая уникальность нашего эго, а также другие парадоксы того же рода, которые мы можем только принять.

Великим императивом человеческого состояния является превосхождение самого себя. Но есть и другой, который предвосхищает и в то же самое время продлевает его: господство над собой. Благородный человек господствует над собой, святой превосходит себя. На эти два измерения – горизонтальное и вертикальное – мы намекали, говоря о несправедливостях и испытаниях: первое измерение – это измерение земного и внешнего человека, а второе – небесного и внутреннего. Обязательство господствовать над собой, и тем более превосходить себя, начертано в уме и воле человека, потому что его ум всеобъемлющ, а воля свободна: будучи всеобъемлющей и свободной, человеческая душа не имеет иного реального выбора, кроме как господствовать над собой, чтобы превзойти себя. Наш разум и наша воля пропорциональны Абсолюту, так что наше призвание как людей экзистенциально определено этим отношением; без него человек не был бы человеком. Благородство и святость являются императивами человеческого состояния.

Человек должен господствовать над собой; как центр он призван господствовать над периферией. Если Бог в Бытии даровал человеку господство над всеми другими земными тварями, это означает, что человек, будучи ответственным и свободным, должен прежде всего господствовать над собой, ибо он также обладает периферией и центром в своей душе. Никто не может властвовать над другими, если он не может властвовать над собой. Человек по определению – это всеобъемлющий, хотя и уменьшенный, космос, и это выражено в самом термине «микрокосм»; дух должен господствовать над страстными силами души и держать под контролем её тёмные элементы, чтобы микрокосм мог реализовать совершенство макрокосма[40]. На уровне каждодневного опыта слишком очевидно, что рассудок должен господствовать над чувством и воображением, и что в свою очередь он должен повиноваться интеллекту или вере: последняя играет роль интеллекта в неметафизическом человеке, что никоим образом не означает, что она отсутствует в метафизическом: в его случае это психическое продолжение или шакти знания, а не просто credo quia absurdum[41].