Мы полагаем, что нет нужды ещё что-то пояснять нашим читателям относительно положений Веданты. Нам, несомненно, нужно совершенно иное. Действительно, едва ли можно винить «профанов», рассказавших нам обо всём этом. Если такое отрицание истины, ценностей и индивидуальности теперь является «метафизикой», то зачем нужна такая ненужная и бесполезная вещь? Разумеется, здесь мы пренебрегли различными положительными элементами Веданты (что не означает того, что отрицательные перестали таковыми быть) и делаем это потому, что они свойственны не только Веданте, но и некоторым иным эзотерическим традициям, а в особенности называемой нами «магической», или же потому, что мы должны сосредоточиться на всём отрицательном на Востоке в противоположность тем, кто, подобно Генону, не хочет видеть ничего положительного на Западе.

Мы должны отметить, что рассматриваем Восток с величайшим почтением и сами связаны с ним куда более глубокими узами, чем кажется с первого взгляда. Дело в том, что мы не можем и не хотим поддерживать догмы: Восток и Запад необходимо подвергнуть критике, которая бы отделила положительное от отрицательного в обоих случаях. Лишь после такого отделения – которое, строго говоря, необходимо проводить без всяких более или менее женских предрассудков и жажды противоречий – можно мыслить о синтезе, который, возможно, является вопросом жизни и смерти для обеих культур.

Говоря об этом синтезе, стоит упомянуть о двух важнейших моментах. Во-первых, необходимо преодолеть рациональное сознание, чисто логический и рассудочный уровень, с которым связана вершина Западной цивилизации. Однако на уровне, превосходящем это понятие, находятся вовсе не «чувства», не мораль, не набожность, не созерцание и не «интеллектуальное» отождествление; на нём находится могущество. Превосходит философа и учёного не святой, не художник, не созерцатель, а маг: правитель, господин.

Во-вторых, необходимо преодолеть направленное вовне сознание, затерявшееся в материальном мире и считающее его истинной реальностью. Однако этим преодолением должна быть не аскеза, отстранённость, бегство от истины, погружающаяся в грёзы о небесах вера или интеллектуальное погружение в «высшее тождество»: вместо этого необходимо прибегнуть к имманентному отказу миру в его духовном качестве, желающему сделать из реальности доказательство совершенства своего бытия. Мир необходимо считать реальным местом, где из человека можно извлечь Бога, подобно «Солнцу», извлекаемому из «земли». Эти требования наилучшим образом выражаются двумя максимами, позаимствованными как раз не из «профанической западной философии», а из метафизической восточной системы Тантры: «Без шакти (силы) освобождение является всего лишь иллюзией»; «О дама Кулы! В Куладхарме (тантрический путь силы) наслаждение становится совершенным осуществлением (йогой), зло становится добром, а сам мир становится местом освобождения».

В статье, опубликованной на этих страницах (№№ 21–24 за 1925 год) и посвящённой нашей книге о Веданте, Юлиус Эвола совершил некоторое количество любопытных ошибок. Мы бы не обратили на них внимания, касайся они лишь области наших интересов, но всё куда серьёзнее – они относятся к интерпретации представленной нами доктрины, и именно поэтому невозможно оставить их без внесения поправок. Ещё ранее, в статье в журнале Ultra (сентябрь 1925 года) Эвола уже ощутил призыв защитить от нас современную западную науку, чью неадекватность в некоторых её аспектах он, впрочем, признаёт, и назвал нас «рационалистами». Этот непростительный промах, допущенный в процессе критики нашей книги «Восток и Запад», в которой мы как раз осудили рационализм – одну из главных ошибок современности, поистине поразителен. Теперь же мы видим, что и сама Веданта порицается им за «рационализм», хотя здесь это слово и не имеет своего истинного смысла – в любом случае, данное им определение, явно использующее категории немецкой философии, довольно туманно. Тем не менее, всё очень просто: рационализм является теорией, превыше всего ставящей разум как рацио и пытающейся отождествить его с интеллектом вообще или, по меньшей мере, с некоей высшей его частью, и, следовательно, отвергающей или игнорирующей всё, что его превосходит. Эта концепция является уделом профанической философии – в особенности, современной. Первым подлинным рационалистом был Декарт. Мы не видим иного определения этому термину, тем более что Эвола подчёркивает, что говорит «о рационализме как философской системе». Веданта в любом случае не имеет ничего общего с «философской системой», а мы уже обращали внимание читателей на то, что к метафизическим доктринам Востока никоим образом нельзя применять западные ярлыки.

На деле Эвола куда ближе нас к притязаниям на рационализм, ибо он отказывается видеть разницу между рассудком и тем, что мы называем «чистым интеллектом». Так он лишь доказывает, что совершенно ничего не смыслит в последнем термине, хоть и крайне упорно настаивает на обратном. Если ему не нравится выражение «чистый интеллект», пусть пользуется иным, но имеет ли он право утверждать, что используемый нами термин значит совсем не то, что пытаемся обозначить им мы? Мы продолжаем настаивать на том, что метафизическое знание по своей природе является «сверх-рациональным», будь оно интеллектуальной природы или нет, и что единственным логическим выводом рационализма является отрицание метафизики.

Существует и иная, ничуть не менее прискорбная ошибка, касающаяся уже характера этого метафизического знания: в соответствии с доктриной индуизма мы говорим о чистом знании и «созерцании» – поэтому Юлиус Эвола думает, что мы имеем в виду исключительно «пассивную» позицию. Дело же обстоит ровно наоборот. Действительно, одно из фундаментальных различий метафизического и мистического путей кроется в том факте, что первый по природе своей активен, а второй пассивен. Здесь можно провести аналогию с психологическими категориями воли и желания. Необходимо отметить, что эта связь носит характер аналогии и не является тождеством: в первую очередь потому, что нас интересует знание, а не действие (не следует смешивать «действие» и «деятельность»), а во вторую – потому, что мы говорим о находящемся за пределами психологии. Однако верно, что волю можно считать исходным двигателем метафизического осуществления, а желание – мистического. Более, впрочем, мы не можем ничем удовлетворить «волюнтаризм» Эволы, чья позиция в этом отношении лишена всяких метафизических, а также инициатических качеств, независимо от его собственных мыслей по этому поводу. Наибольшее влияние на него оказали такие немецкие философы, как Шопенгауэр и Ницше. Это влияние сильно превосходит воздействие тантры на то знание, которым он так гордится, разбираясь в нём притом ничуть не лучше, чем в Веданте. Примерно подобным же образом, исключительно сквозь призму западных идей, рассматривал буддизм Шопенгауэр. Воля, подобно всему человеческому, является лишь средством, и только знание является целью само по себе (здесь мы, разумеется, говорим о знании par excellence в истинном и совершенном смысле слова — о «надындивидуальном» и, следовательно, не человеческом знании, которое, согласно индуистскому выражению, подразумевает отождествление с познанным). В этом отношении Веданта и тантра сходятся, что видно всякому подлинному их знатоку. Конечно же, существуют и разногласия, но они касаются лишь средств достижения цели. Почему же тогда Эвола желает найти несуществующее несоответствие между этими разными взглядами? В таком случае нужно обратиться к написанному нами о «даршанах» и их взаимоотношениях в работе «Введение в изучение индуистских доктрин». Всякий может выбрать наиболее подходящий своей природе путь, ибо все пути ведут к одной цели, а различия исчезают, когда заканчивается область индивидуальных случайностей.