Нам нужны посредники, для которых общая вселенная дискурса всё ещё является реальностью. Люди такого сорта редко выходят из государственных школ или современных университетов; и это означает, что проблемой номер один является переучивание западных образованных людей[88]. Не один человек говорил мне, что у него заняло десять лет перерасти даже гарвардское образование; я не представляю, сколько времени может занять перерасти образование миссионерского колледжа или оправиться от курса лекций по сравнительному религиоведению, читаемому кальвинистом. Нам нужны «реакционеры», способные заново начать с нуля – с in principio скорее в логическом, нежели во временном смысле, и, конечно же, не только в смысле ante quo bellum[89], – точке, где начинается образование «обычного человека», страдающего амнезией. Под «реакционерами» я понимаю людей, которые при достижении тупика не побоятся услышать «мы не можем повернуть назад стрелки часов» или «нам никуда не деться от машин». Реальным намерением моих реакционеров, для которых нет такой вещи, как «мёртвое прошлое», является повернуть стрелки часов не назад, а вперёд – к следующему полудню. Нам нужны люди, не боящиеся услышать, что «человеческую природу не изменить»: это достаточно верно в правильном смысле этого выражения, но это неверно, если мы ошибочно считаем, что человеческая природа имеет только экономический характер. Что бы мы подумали о человеке, который потерялся и достиг края пропасти (а разве не «с крутизны в море»[90]* европейская цивилизация, из-за своих, возможно, добрых намерений, сейчас скользит?) и слишком глуп или слишком горд, чтобы возвращаться по своим следам? Кто, действительно, сейчас не вернулся бы по своим следам, если бы мы только знали, как! Доказательство этого можно видеть во множестве текущих «планов» создания лучшего мира, которые люди преследуют, вечно забывая, что только «одно только нужно»[91]**. Современный Запад должен «обновиться в познании».

Опять же, мы должны остерегаться, ибо возможны два, и весьма различных, последствия культурного контакта Востока и Запада. Можно, как Джавахарлал Неру, выражаясь его же словами, «стать странной смесью Востока и Запада, чужим везде, дома нигде», или же, оставаясь собой, можно научиться находить себя «на своём месте» где угодно, и «дома» везде – гражданином мира в глубочайшем смысле этого выражения.

Эта проблема является «образовательной», или, другими словами, проблемой «воспоминания»; и когда она будет решена, когда Запад вновь обретёт себя – Самость всех других людей, – проблема понимания «таинственного» Востока будет сразу же решена, и останется только практическая задача воплощения того, что было вспомнено. Альтернативой является сведение всего мира к нынешнему состоянию Европы. В итоге выбор лежит между сознательно направляемым движением к предвиденной цели или «судьбе» (destiny), и пассивному подчинению безжалостному прогрессу или «року» (fate); между ценным и важным и не имеющим ценности и бессмысленным образом жизни.

«Умиротворение» Сомы – это его конец (quietus) как принципа Варуны: ср. Тайттирийя-самхита II.I.9.2, где посредством Митры жрец «умиротворяет» (śamayati) Варуну, и таким образом освобождает жертвователя от уз Варуны, и Тайттирийя-самхита V.5.10.5, где опасные божества могут засосать (dhyāyeyuh) жертвователя, и он «успокаивает» (śamayati) их при помощи подношения. Ритуальный убийца – это śamitŗ, дающий quietus (Ригведа V.43.4, Шатапатха-брахмана III.8.3.4, и т. д.). Таким же образом приношение христианской жертвы имеет своей целью искупление, установление мира с рассерженным Отцом. И в то время как умиротворение подразумевает удовлетворение или умилостивление личности, никогда нельзя упускать из виду, что мир (śānti) никогда нельзя заключить с врагом: тем или иным способом он должен быть умерщвлён как враг (хотя «убивают не врага, а его зло»), прежде чем с ним можно сделаться друзьями. Поэтому когда воля умиротворена (upaśāmyate, Майтри-упанишада VI.34), она «успокоена», и когда психофизическая самость «завоёвана и умиротворена» (jita ... praśāntah, Бхагавад-Гита VI.7) Высшей Самостью, она принесена в жертву. Страсть не может пережить достижения своего объекта; только «мёртвые», не имеющие страсти, ибо она уже осуществлена, находятся в мире, и отсюда происходит частая ассоциация со словами akāma (без страсти) и āptakāma (с удовлетворённой страстью) – см., например, Брихадараньяка-упанишада IV.3.21 и IV.4.6.

В латинском языке слово pax имеет похожее зловещее значение (хорошо видимое в случае империалистических войн во имя «умиротворения»): оно связано со словами pangere, paciscor и санскритским словом pāśa, «плен, неволя» (особенно о смерти). Английское слово dispatch (особенно в смысле «убивать») содержит тот же корень: жертва – это «мгновенная смерть» (happy dispatch) именно потому, что она освобождена от плена или от наказания, наложенного законом. Мирный договор – это вещь, навязанная (первичное значение слова pangere) врагу: только в той мере, в какой враг, считающийся бунтарём (если война является справедливой, а победа – победой права, а не силы, как и предполагалось во всех традиционных испытаниях, включая испытания одиночным и не только боем), раскаивается и охотно подчиняется путам, накладываемым на него, «мир» действительно становится «соглашением», śānti a sajňāna, и именно поэтому «согласие» жертвы всегда обеспечено: ср. Шатапатха-брахмана XIII.2.8.2, где словосочетание «они приходят к согласию» (samjňāpayanti) означает, что они убивают жертву. В этом случае «враг» на самом деле воскресает как «друг»; или, другими словами, «убит» не он сам, а его зло.

Таким образом, существует такой род мира (который я в другом месте назвал «смертоносным» [inter­necine]), который может быть понят очень легко, но существует также и другой вид, который «превосходит всякое понимание». Именно мир по соглашению является реальным и может пройти испытание временем – и именно по этой причине Ганди хотел, чтобы англичане уступили, то есть принесли в жертву своё владение Индией по собственной воле, а не были бы принуждены к этому силой. То же самое касается священной войны Духа с чувственной душой: если необходимо «единство в союзе мира» (Еф. 4: 3), то душа должна «привести себя к смерти», а не просто быть подавленной force majeure насильственного аскетизма и епитимьей. И похожим образом дело обстоит в случае «войны полов», которая является лишь особым случаем войны Духа с Душой.

Смысл смерти неразрывно связан со смыслом жизни. Наше животное существование принадлежит лишь текущему дню, но наш рассудок принимает во внимание и завтрашний день. Отсюда, поскольку наша жизнь является интеллектуальной, а не только чувственной, перед нами неизбежно встаёт вопрос: что происходит с «нами» по ту сторону смерти. Это, очевидно, такой вопрос, на который может быть получен ответ при условии, что мы знаем, кем «мы» являемся сейчас – смертными или бессмертными. Это вопрос ценности, приписываемой нами, с одной стороны, нашей убеждённости в том, что мы – «этот человек, такой-то и такой-то», и, с другой стороны – нашему убеждению в нашем безусловном существовании.