Вся традиция Philosophia Perennis, как восточная, так и западная, древняя и современная, проводит чёткое разделение между существованием и сущностью, становлением и бытием. Существование такого-то человека, говорящего о себе «я», – это поток мгновений сознания, и любые два мгновения всегда будут отличаться друг от друга. Другими словами, в каждый момент человек разный. Нам известны только прошлое и будущее, но никогда настоящее, и поэтому никогда нет такого мгновения, о котором мы можем сказать, что мы (или что-то иное) «существуем». Как только мы спрашиваем, что это такое, оно уже стало чем-то другим, и так происходит только потому, что изменения, происходящие за любой краткий период, обычно незначительны, и мы принимаем непрерывный процесс за настоящее бытие.

Это справедливо как для души, так и для тела. Наше сознание – это поток: всё течёт, и «никогда нельзя войти в одну и ту же воду дважды». Более того, будучи рассмотренным отдельно, каждый поток сознания имеет своё начало, и, следовательно, должен иметь и конец. Даже если мы допустим, что индивидуальная непрерывность сознания может пережить разложение тела (что было бы вполне понятным, если полагать, что существует многообразие вещественных основ более тонкого порядка, чем «материя», о которой нам обычно сообщают наши чувства), очевидно, что такое «сохранение личности» не предоставляет никаких доказательств вечного существования. Вселенную, сколько бы различных «миров» (то есть совместимых месторасположений) она ни охватывала, нельзя мыслить отдельно от времени. Например, мы не можем спросить, что Бог делал до того, как он создал мир, или что он будет делать после его конца, потому что мир и время сопутствуют друг другу, и о них нельзя думать как о чём-то отдельном друг от друга. Если мы предположим, что у Вселенной было начало, мы также должны признать, что она встретит свой конец, и больше не будет ни времени, ни пространства, и это будет означать, что всё существующее во времени и пространстве рано или поздно должно прийти к своему концу. Мы подчёркиваем это утверждение, потому что важно осознавать, что спиритуалистские «доказательства» сохранения личности, даже если признать их обоснованность, являются доказательствами не бессмертия, а лишь продления личного существования. Предполагать сохранение личности после смерти означает только откладывать проблему смысла смерти.

Вся традиция, о которой я говорю, признаёт, таким образом, соглашаясь в этом отношении с мнением «материалистов» и людей, считающих, что после смерти нет ничего, что для такого-то человека с таким-то именем, внешностью и качествами, возможности бессмертия нет; его существование при любых условиях всё время меняется, а «всякое изменение – это смерть». На основании как авторитета, так и разума мы говорим, что «этот человек» смертен, и что «после смерти сознания нет». Всё, что родилось, должно умереть; всё сложное должно распасться, и было бы тщетно скорбеть о том, что укоренено в самой природе вещей.

Но на этом рассмотрение вопроса не заканчивается. Это верно, что ничто, смертное по природе, не может стать бессмертным, какое бы время оно ни длилось. Традиция, однако, настаивает, что мы должны «познать самих себя», чем и кем мы являемся. Путая нашу интуицию бытия с сознанием бытия таким-то и таким-то, мы, возможно, забыли самих себя. Это по сути случай амнезии и ложной идентичности. Давайте вспомним, что «личность» в первую очередь является маской и принятым на себя образом, что «весь мир – театр», и что весьма по-детски заблуждаться и полагать, что dramatis personae[93] – это личности самих актёров. С точки зрения нашей традиции, декартовское cogito ergo sum[94]* абсолютно non sequitur[95]** и является порочным кругом в аргументации. Ибо я поистине не могу сказать cogito («я мыслю»), я могу сказать только cogitatur («мыслится»). «Я» не думает и не видит, и только лишь Иной видит, слышит, думает во мне и действует через меня: Сущность, Огонь, Дух, или Жизнь, которая не более «моя», чем «твоя», но которая сама по себе никогда не становится кем-то; принцип, который придаёт сущность и оживляет одно тело за другим, и нет никого другого, кто переходит из одного тела в другое. Он нерождённый и не подверженный смерти, хотя и главный во всякой жизни и смерти («Не две ли малые птицы продаются за ассарий? И ни одна из них не упадет на землю без воли Отца вашего»[96]***). Это Жизнь, которая проживается dove s'appunta ogni ubi ed ogni quando[97], место без измерений, и настоящее без продолжительности, эмпирическое существование которого невозможно, и которое можно познать только непосредственно. Эта Жизнь – это тот «Дух», который мы «испускаем», когда человек умирает, и дух возвращается к своему источнику, а прах – к праху.

Вся наша традиция повсюду утверждает, что «в нас существуют двое»: платоновская смертная и бессмертная «души», иудейская и исламская nefesh (nafs) и ruah (ruh), «душа» и «душа души» Филона, египетские фараон и его ка, китайские внешний и внутренний мудрец, христианские внешний и внутренний человек, психе и пневма, и ведантическая «самость» (атман) и «бессмертная самость» (asya amrta ātman, antah purusa); одна – это душа, самость или жизнь, которую Христос требует «ненавидеть» или «отрицать», если мы следуем за ним, а другая – душа или самость, которую можно спасти. С одной стороны нам приказывают «Познай самого себя», а с другой – «Тот (твоя бессмертная Самость) – это ты». И возникает вопрос: в ком, когда я отправляюсь в мир иной, я должен следовать? В себе самом или в бессмертной Самости?

От ответа на этот вопрос зависит ответ на вопрос «Что происходит с человеком после смерти?». Однако из того, что было сказано, очевидно, что это двусмысленный вопрос. О ком спрашивается – об этом человеке или Человеке? В случае этого человека мы можем только ответить вопросом: «Что из него может спастись, кроме его наследия в его потомках?», а в случае Бессмертного – только вопросом «Что из него может умереть?». Если в этой жизни – и «после истечения срока шансы исчезают» – мы вспомнили нашу Самость, то «тот – это ты», но если нет, то «велики разрушения».

Если мы познали того Человека, мы можем сказать вместе со св. Павлом: «и уже не я живу, но живёт во мне Христос»[98]. Кто бы ни мог сказать это или нечто подобное на любом другом диалекте der einen Geistessprache[99], это тот, кого в Индии зовут дживан-мукта, «свободный здесь и сейчас». Павел объявил о собственной смерти – слова «смотрите, вот идёт мёртвый» могли бы относиться к нему. Что от него осталось, когда тело перестало дышать, кроме Христа? Того самого Христа, что сказал: «Никто не восходил на небо, как только сшедший с небес Сын Человеческий, сущий на небесах»[100].

«Царствие Божие только для совершенно мёртвых» (Мейстер Экхарт, Evans ed., 1, 419). Итак, согласно словам того же мастера, «душа должна умертвить себя». Ибо что ещё означает «ненавидеть» и «отрицать» себя? Разве неверно, что «всё Писание вопиет, требуя свободы от себя»?

Come l’uomo s'eterna?[101] Традиционный ответ можно дать словами Джалалу’д-дина Руми и Ангелуса Силезиуса: «Умри прежде, чем умрёшь». Только мёртвые знают, что значит быть мёртвым.

На следующих страницах мы кратко продемонстрируем, как вопрос жизни после смерти и даже бессмертия представляется с инициатической точки зрения. Эта перспектива, как уже было сказано, по своей сущности является перспективой опыта и реальности.