Он снова оглядывается на маму, прежде чем сфокусировать свой взгляд на мне:

— Мы решили, что пришло время найти подходящего мужчину, который будет ухаживать за тобой.

Мне нелегко проглотить ту еду, которая в итоге опадает в животе, как кирпич. Я тянусь к своему стакану с молоком, и глоток, который я делаю, застревает в моем горле.

— Разве это не волнующе? — мама хлопает в ладоши, подпрыгивая на своем стуле, как будто она моя сестра.

Я не могу говорить. Я знала, что после того, как в январе мне исполнилось восемнадцать, а в июне я окончила школу, этот день наступит, но все это до сих пор не подготовило меня к тому шоку, который я испытываю. Все мое тело кричит мне бежать, бежать и никогда не оглядываться назад.

Мама тянется ко мне и обнимает. Я украдкой смотрю на отца, который излучает удовлетворение в свете последних событий, что раздробили мою душу.

Это не может произойти. Пока еще нет. У меня едва ли была возможность получить жизненный опыт.

Я крепче сжимаю маму в поисках успокоения, но она расценивает это по-своему.

— Я так за тебя рада! Время, когда твой отец ухаживал за мной, было самым счастливым в моей жизни.

Что со мной не так? Почему я не могу радоваться этому? Мои сестры были в восторге, когда узнавали об этом, и неделями одержимо говорили только об одном: какой парень из нашей церкви может стать выбором отца, кого, они надеялись, он выберет, а кого нет, что они наденут в ближайшее воскресенье в церковь.

Но я не могу этого сделать. Ничто внутри меня не ощущается как радость, только как обреченность.

Когда мама отпускает меня, родители таращатся на меня, ожидая, что я что-нибудь скажу.

Непреодолимый шок и печаль заставляют меня сказать, не подумав:

— Можно, я схожу к Сэм?

Я слишком измотана, чтобы использовать полное имя Сэм, но мне отчаянно нужно быть в единственном месте, где я могу быть самой собой, где я не буду задыхаться.

В голосе моего отца звучит раздражение, которое выражает его недовольство:

— Это все, что ты можешь сказать?

— Извините, — я сразу поправляюсь, выдавливая улыбку, которая показывает мою радость, а не мучения. — Я просто слишком взволнована и хочу поделиться этой новостью с ней. Возможно, я вдохновлю ее начать задумываться о поисках мужа, что поможет ей лучше служить Богу, — не могу поверить, что это только что вылетело из моего рта, но судя по тому, как меняется выражение лица отца, могу сказать, он это одобряет.

— Ох, Марв, отпусти ее, — мама сияет. — В день, когда я узнала об этом, я так нервничала и волновалась, что еле могла сдержать себя. Позволь ей разделить это с кем-то ее возраста. Позволь им их девчачьи разговоры. Ее сестер здесь нет, чтобы она разделила это с ними так, как и они с ней в свое время.

Он вздыхает:

— Ох, ну ладно.

Я не могу еще быстрее подняться со своего стула, сиденье практически падает, когда я встаю.

— Спасибо! — кричу я через плечо, не заботясь о том, как мой внезапный скачок может его расстроить. Все, что меня заботит, это поскорее выбраться из этого дома.

— Один час! — кричит он в ответ.

— Да, сэр, — отвечаю я, прежде чем выйти. Я вывожу свой велосипед и запрыгиваю на него.

Пока еду, что-то внутри меня начинает прорастать, что-то, что я никогда прежде не испытывала — ярость.

С чего мои родители взяли, что могут принимать такое решение? Я должна быть единственной, кто может принимать эти решения.

Я быстрее кручу педали, мое тело практически лежит на руле, пока я выплескиваю свой гнев на велосипеде.

Мне восемнадцать лет. Почему все это вдруг должно подготовить меня к замужеству? Я далека от того, чтобы быть готовой к такому роду ответственности. Ради всего святого, я даже не могу решить, какой мой любимый цвет!

От ярости у меня поднимается температура, и в купе с волнением и летней жарой это опасная комбинация. Я перекидываю ногу через велосипед, балансируя на одной педали, когда приближаюсь к двери, и спрыгиваю, только когда чуть не врезаюсь в нее, позволяя велосипеду упасть со звоном и стуком.

Я толкаю дверь, и она распахивается. Мне кажется, сопровождающий меня порыв ветра должен вихрем поднять мои волосы в воздух, но на самом деле от пота они только повсюду прилипают к моему телу. Я пинаю дверь, закрывая ее за спиной, в то же самое время срываю свою рубашку, открывая белую майку, которая всегда прячется под ней. Я бросаю блузку на сиденье, наклоняю голову и собираю свои волосы в высокий хвост. Я всерьез рассматриваю вариант сбрить их совсем; ни у кого не должно быть так много волос в такую жару. Я знаю, что не сделаю этого, но на какой-то момент мой искуситель делает это по-настоящему заманчивой идеей.

На мне надета свободная юбка, поэтому, когда падаю на диван, позволяю ей задраться так, что мои ноги оголяются и остаются прикрытыми только наполовину. И знаете, что? Мне все равно. Мое дыхание затруднено; отчасти из-за бешеной езды, но в большей степени из-за эмоций, грохочущих внутри меня.

На экране передо мной ничего не происходит, поэтому я оглядываюсь и вижу пялящегося на меня Дэнни такими же большими глазами, какие частенько бывают у его сестры.

— Мне жарко, — я чувствую, что должна объясниться.

Он кивает, хватает свой стакан с водой, с которого еще стекает вниз конденсат, и передает его мне. Я опустошаю его за четыре глотка.

— Еще? — спрашивает он, в его тоне слышится смех.

— Да, — вздыхаю я.

Он встает, наполняет стакан кубиками льда, затем добавляет холодную воду с холодильника. Лед уже тает, когда он отдает мне стакан назад, так здесь жарко.

Я выпиваю его так же в рекордный срок.

— Ты в порядке? — посмеивается он.

Я падаю обратно на диванную подушку.

— Нет, — говорю я в пустой стакан. Слезы стекают с уголков моих глаз, и я стираю их.

На долгий момент вокруг повисает тишина, прежде чем я слышу скрип, а вместе с ним и проседание дивана, когда тело Дэнни передвигается на ближнее место рядом со мной.

— Что случилось? — он рукой тянется к моим волосам, спадающим на мое лицо, и откидывает их в сторону. Это охлаждает меня, и я закрываю глаза и вздыхаю от удовольствия.

— Скажи мне, — призывает меня Дэнни, пока берет кусочек льда и ведет им по задней части моей шеи.

Я выдыхаю и говорю так быстро, как могу:

— Мои родители готовы найти мне кого-нибудь, кто будет за мной ухаживать. Если все будет так, как и у всех в моей семье, то через несколько месяцев я буду помолвлена, а спустя девять месяцев буду с младенцем на руках, — мое дыхание затрудняется, пока я сдерживаю в себе искушение кричать от разочарования, слезы жгут мне глаза.

Дэнни потирает мою спину.

— Все в порядке, просто дыши.

— Я не могу, — выдыхаю я. — Я не хочу этого.

Поднимаю на него взгляд с мольбой в глазах.

— Я не хочу этого, — шепчу я.

— Я знаю, — отвечает он мне мягким голосом, все еще потирая мою спину.

— Откуда ты знаешь?

— Я знаю тебя.

Он знает. Несмотря на то, кем является, он всегда заставляет меня чувствовать себя своей, всегда заботится обо мне. Вот почему я влюбилась в него по уши в два счета за пять секунд.

Я не могу позволить себе думать о том, как бы развивалась моя история, при этом не имея возможности ее прожить. Я продолжаю, чувствуя себя рядом с ним более открытой, чем когда-либо прежде с кем-то еще:

— Это не может так закончиться. Это не может быть тем, что мне уготовано.

— Чего ты хочешь? — подталкивает он, его рука до сих пор на моей спине.

Я выпаливаю единственное, что приходит мне на ум:

— Тебя.

От моих слов он отшатывается назад, и я продолжаю, пытаясь объяснить:

— Я не хочу, чтобы мой первый и последний поцелуй был с парнем, которого я едва знаю. Мне нужно больше, чем это, — я поворачиваюсь к Дэнни всем телом. — Мне нужно, чтобы ты поцеловал меня, Дэн. Пожалуйста. Когда я выйду замуж, мне нужно знать, что у меня было больше опыта, чем один мужчина, которого мне подпихнули родители.