Матушка любила молиться в харьковском храме в честь Озерянской чудотворной иконы Божьей Матери ^[69], что на Холодной горе. Она медленно обходила иконы, сосредоточенно и со страхом Божиим припадая к каждой.

Однажды молодому священнику не понравилось, что какая-то старушка замешкалась у иконы, и прислужник по настоянию священника попытался ее поторопить. Но матушка, как бы не замечая его, продолжала молиться.

Священник проявил настойчивость, и упрямой старушке пришлось удалиться. Она безропотно встала ближе к выходу, и тут послышался звук треснувшего стекла, и на весь храм разлилось благоухание. Священник, производивший каждение, в оцепенении остановился: толстое стекло, покрывавшее большую старинную икону Божией Матери, дало огромную трещину, и от нее исходил чудный аромат. Матушка в смирении и смущении принимала покаяние молодого священника и прислужников.

Затем отслужили молебен перед чудотворной иконой Божией Матери.

Этот случай рассказала мне послушница Анастасия, которая сопровождала матушку Наталию везде».

Прозорливая старица говорила духовной дочери: «Плохих людей нет, есть грешные, несчастные, больные люди, есть и служители беса. Когда они приходят, то мне плохо делается, перед глазами — кромешная тьма, и сердце начинает болеть. А если человек добрый и светлый, то перед моим духовным взором серебристый свет сияет, искорками переливается, когда появляется больной или нераскаявшийся грешник, то все кажется унылым, серым, а на сердце — грусть и печаль, скорбно становится». (Слепой старица Наталья была последние десять лет своей жизни.)

Подвижница очень почитала старца Серафима (Тяпочкина), говорила: «Велик батюшка Серафим, ох как велик! Он идет путем отца нашего Иоанна Кронштадтского. После себя отец Иоанн отца Серафима нам оставил. Как же его бесы боятся... Я у него часто мысленно бываю...Ох, как бесы ночной молитвы боятся! Ночью спать не могу, вот и молюсь до утра. Ну а бесы тут как тут. Такой шум подымут! Печку разорят, возню затеют, рычат, кошками мяукают, за подол юбки дергают, страх нагоняют. А я их не слушаю и только молитвами святых отцов своих Иоанна Кронштадтского да отца Серафима ограждаюсь».

По рассказам современников старица Наталья была маленького роста, одевалась просто, опрятно, когда ей приносили новую одежду, все раздавала, сама продолжала носить «латаное-перелатаное».

Вспоминает раба Божия Валентина: «Приехала ко мне погостить Наталья, молодая девушка из Львова. После смерти отца Серафима она часто посещала его могилку. На этот раз у нее стала сильно болеть голова...Я ей предложила обратиться к матушке. Поведала о ее духовном родстве с отцом Серафимом и заметила, что, может, другого случая увидеться с матушкой не представится, так как она очень слаба. Правда, моя гостья все сомневалась, как ей быть, ведь у нее духовный отец — батюшка Серафим. Но, тем не менее, мы поехали в Харьков.

Матушка приняла нас ласково, благословила, а Наталью все по голове поглаживает и, сияя, ей говорит: «Не будет болеть головушка, не будет». Наталья стоит притихшая, довольная, изумленная. А потом подхватила пустые ведра и с разрешения матушки побежала по воду.

Сидим, рассказываю матушке о житье-бытье белгородском, вдруг в дверь стучат, да так сильно! Открываю, на пороге — пышная дама, отдышаться не может, вся чемоданами обвешана, рядом попутчики тоже с сумками, их человек пять. Прошу их вещи оставить во дворе и по двое заходить. Но дама говорит: «А им и не нужно, мы специально сделали крюк, из-за меня, это у меня голова болит который уже год, всех врачей обошли, сколько денег затратили, а улучшения никакого. Нам сказали, что матушка может помочь».

Матушка встретила женщину сдержанно. После всей суеты последних дней и у меня голова нестерпимо болела. Приехавшая дама во всех подробностях описывала свое состояние, а матушка молча, не перебивая, сняла с головы платок и протянула болящей: «Наденьте платочек на голову». Он, прямо скажем, был не первой свежести, кое-где следы от печной сажи. Я вся напряглась от ожидания и эгоизма, мне не хотелось, чтобы эта святыня попала в руки непонятной дамы. Но та, скривившись, брезгливо двумя пальчиками взяла платок и положила его на стол. Я быстренько покрылась им, и голова моя моментально прошла, а по всему телу разлилось ласковое тепло. Женщина попросила дать ей платок почище. «Что же мне делать, матушка, — недоумевала она, — ведь я издалека приехала?» Матушка строго сказала: «Выходит, незачем было и ехать».

Когда гости удалились, я подсела к матушке и хотела попросить ее подарить платочек мне. А она уже гладила меня по голове и приговаривала: «Помог платочек? Ты его никогда не снимай. Другие всякие фасоны на голове наводят, а ты в платочке ходи, и голова болеть не будет».

Наталья про свои болезни у матушки спрашивать не стала, вроде и забыла, зачем ехала, да и людей было много. За хлопотами по хозяйству день прошел быстро.

Прощаясь с Натальей, матушка обняла ее, приголубила, поцеловала в голову и пообещала: «А головушка твоя болеть больше не будет, только фасонов не наводи да платочек не снимай». Наталья, по молодости, старалась светскую моду соблюсти, даже пыталась как-то оправдаться перед матушкой. А та ей свое: «Попроще одевайся, Наталочка, попроще»...

Как-то зимой в очередной свой приезд в Харьков я застала старицу оживленной и радостной. Среди ее духовных чад нашлись люди со связями. Они решили устроить ее в хорошую больницу, чтобы сделать операцию глаз. А через две недели картина была иной. Матушка открыла мне дверь. В комнате не топлено, по всему видно, что ее несколько дней никто не посещал. Лицо и платочек на голове выпачканы сажей, верно, сама пыталась печку растопить. Сжалось у меня сердце: «Что, матушка, не взялись доктора вам зрение вернуть?» А она мне спокойно так отвечает: «Вот ведь искушение какое! Засобиралась на старости лет перед смертью свет Божий повидать, на мир посмотреть. Да на ночной молитве явился мне дорогой батюшка Иоанн с одной стороны и батюшка Серафим с другой. Батюшка Иоанн и говорит мне: «Негоже тебе, Наталичка (так он называл меня в детстве), о телесном зрении заботиться. Телесное зрение приобретешь, а духовное потеряешь».

Благословили меня святые отцы и ушли. Так зачем же мне оно, плотское зрение? Раз батюшка запретил, значит, так доживать стану».

Скончалась матушка Наталия в 1985 году, тихо, как и жила, похоронена в Харькове. За год до того умерла ее младшая сестра Степанида. Муж Степаниды Василий взял матушку к себе в дом, где она была окружена теплом и заботой...

Вечная память нашей дорогой матушке!»

19 марта 1896 года в селе Глухово Гавриловского уезда Тамбовской губернии в многодетной крестьянской семье у Николая и Матрона Сенякиных родилась дочь, девочку назвали Дарьей. Из тринадцати детей, родившихся у Сенякиных, выжило только трое: Дарья и ее братья Василий и Павел. Первый брат был впоследствии убит на войне 1914 года, второй при раскулачивании, в начале 30-х годов.

Старица вспоминала: «Жили мы хорошо с родителями, ходили в храм... Икона на вратах... Монахи были в родне моего отца: один монах, а другой жил как монах — все знал... В маминой родне было три монахини и один монах».

Старица вспоминала, что её дед Алексей, много ездил по святым местам, в 1903 году привез ей в подарок четки. А монахини, жившие в с. Глухово при храме Покрова Божьей Матери обучая ее шитью и ткачеству, советовали во время работы произносить молитву «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешную»...

После кончины отца, в 1916 году, к Дарье посватался молодой односельчанин Димитрий Шнякин, Матрона благословила этот брак. В 1917 году у молодых родилась дочь Александра, затем сын Владимир, который умер младенцем. И в 1922 году — дочь Параскева.

В 1933 году началось массовое «раскулачивание» крестьян. Незадолго до этого Димитрий уехал на заработки в Болохово, надеялся устроиться на новом месте и вызвать семью. Старица вспоминала: «В 1933 году, на Покров, нас раскулачили. Прямо взяли за руки и вывели за ворота: иди куда хочешь... И стали ломать избушку – по бревнышкам весь дом разобрали». Дарья с детьми осталась на улице, их приютила бедная вдова Агафья, которая жила на краю села. Дочь Параскева, вспоминая те времена, рассказывала: «Что ели? Травку вот... Всю и поели, что у дома росла. Да как быстро она росла-то, прямо диво. Натолчем, бывало, какой крупицы туда, если есть... Хлеб пекли из картошки: немного муки добавим – и хорошо. Мама шила много на заказ, вот, глядишь, узелочек и дадут. А так и милостыню просили, что ж... В зиму холодновато было: топить нечем – ни дров, ни соломы... «Вы, – говорят, – кулаки, вам не положено». Собирали на полях сухие подсолнухи, связывали и топили ими. Иной раз навозом».