— Что вы планируете?

Томас упёрся руками в письменный стол и наклонился вперед. Его голубые глаза пылали как самая жаркая часть пламени.

— Поговорю с Каухемаром! — сказал тихо, но так настойчиво, что у Лафонта против его воли по спине пробежала дрожь.

— Поговорите? Вы не вытащите из него ни слова. И почему вы вообще этого хотите? Этот человек был ошибочным следом, он вам не поможет.

Томас улыбнулся.

— Возможно, это просто зависит от того, чтобы задавать ему правильные вопросы. И кто может видеть глазами безумца лучше, чем я?

Этьен Лафонт почти чувствовал, как внутри него пришли в движение шестерёнки из догадок и интуиций, как всегда, когда он чувствовал, что кто-то лгал или что-то скрывал. «Томас знает больше, чем говорит!» На мгновение у синдика мелькнула мысль взять его под стражу. Но потом он пришёл к выводу, что это больше навредит, чем поможет.

— Я не могу послать переодетого Ауврая в тюрьму Сог. Каухемар всё ещё строго охраняется. Вы должны удостоверить свою личность, я не могу колдовать документы.

— У меня есть документы! — горячился Томас. — Выданные на моё новое имя.

— Поддельные документы, ага. Позвольте спросить: купленные за рубины, которые вы украли у вашей матери?

Томас поморщился с кривой улыбкой на лице.

— Именно так, месье. И в Париже можно купить всё: поддельное завещание, документы, новое имя, и если потребуется, даже новую душу. Ну, да, она – единственное, что я ещё могу потерять.

Лафонт растерянно качал головой.

И, конечно же, вспыльчивый юноша понял этот жест неправильно.

— Вы ничем не рискуете! — яростно кричал он. — Сообщение вам прислал Жан Блан. Если я провалюсь, вы скажете, что никогда меня не видели и не знали, кто я. Ну, вы пустите меня в тюрьму к мужчине или нет?

«Ну, по меньшей мере, это не могло быть более невероятным. И я как раз участвую в преступных махинациях!» — ему стоило больших усилий протянуть руку к перу и бумаге.

Томас заворожено следил за тем, как Лафонт писал и запечатывал письмо.

— Только идите послезавтра, завтра городской консул Сог встречается с некоторыми господами, вас могут узнать. Растолкуйте моё письмо некоему Арфелю. Он управляющий тюрьмы. Он оставит вас с ним на полчаса.

Томасу стало так легко, что он побледнел.

— Спасибо! Вы не пожалеете!

Лафонт поймал себя на том, что хотел ответить на улыбку Томаса, но, к счастью, по-прежнему ещё владел собой.

— В этом, — сухо сказал он, — я сомневаюсь. Что вы планируете сейчас?

— Буду искать себе жильё. Возможно, в одной из хижин, в которых останавливаются погонщики мулов. И послушаю вокруг.

— Не делайте глупостей и сразу мне сообщайте. И никаких геройств по своему усмотрению, вы поняли?

Томас кивнул и схватил свою шляпу. Однако не решился её надевать. На мгновение синдик вспомнил того типа, который сжимал края шляпы, жестом фермера. Видимо, у него было что-то ещё на уме.

Лафонт откинулся назад и сложил вместе кончики пальцев. Он, как всегда, оказался прав.

— Ах, да, и впрочем... — сказал Томас через некоторое время. — Как дела... у сестры месье д’Апхера?

— У мадемуазель всё хорошо.

Лицо Томаса озарилось так, как будто он получил откровение. И неожиданно Этьен Лафонт вспомнил картину: обоих молодых людей и как они танцевали менуэт на празднике д’Апхера, видимо, стараясь не смотреть друг на друга. Теперь он почти сам смеялся над собой. «Ты уже так застрял в своих параграфах и всех несчастьях, что забыл, что молодые люди сами стремятся в самой темноте подняться к свету?» Если это действительное предположение, то сразу становится понятной чрезмерная ярость маркиза д’Апхер к юноше. И теперь ему также понятно, почему Томас был изгнан из объятий графской дочери и из Версаля: бестия — да, но также ещё и кое-что другое. «Идеалист, вне закона, одной ногой в тюрьме и влюбился в д’Апхер», — думал Лафонт, покачивая головой. — «Если это не идеальное сочетание для светского самоубийцы!»

Поэтому он вложил всю свою строгость в следующие слова:

— Томас, я говорю вам по-хорошему. Ни в коем случае не разговаривайте с мадемуазель! Вы молоды и вам нравится смотреть на это по-другому, но речь здесь идёт не о сердечных делах, а о жизни многих людей. Вы нужны мне на свободе, понимаете? Если д’Апхер вас узнает, даже я не смогу вам помочь. Итак: вы дадите мне слово, что отдадите своё сердце полностью этому делу? — он протянул ему руку.

Томас был совершенно захвачен врасплох и поэтому покраснел. Но он был достаточно умён, чтобы не разрушить всё заверениями и отрицаниями. Вместо этого юноша кивнул и отрезал:

— Я не стану разговаривать с Изабеллой. И я обхожу стороной д’Апхер.

Потом он взял письмо для тюремщика и засунул себе в карман куртки кусок хлеба с изюмом. Юноша кивнул Лафонту на прощание, и выбежал. Он оставил свою цепь на столе. Этьен вздохнул, положил её в свою кожаную сумку и отыскал письмо Томаса. В нём были несколько поспешных строк: «Выгляните в окно» и рисунок гинетты. «Теперь я знаю, где мы её найдем», — стояло там же. «Вероятно, не в Англии, а здесь!»

«Что за расточительство», — подумал Лафонт, и покачал головой. — «Такой талантливый, проницательный сыщик, и строит своё будущее таким безнадежным способом». В целях безопасности он ещё раз посмотрел на дверь, но потом позволил себе мгновение радости, от того, что Томас снова был рядом с ним.

Глава 32

БЕЛОЕ И ЧЕРНОЕ

Вопреки начинающемуся лету, в монастыре Сен-Жульен-Де-Шаз чувствовалась прохлада. Но Изабелла всё равно всегда оставляла открытым окно своей комнаты. Несколько недель, которые девушка уже здесь провела, она снова и снова вспоминала, как отец забрал её отсюда несколько лет назад, чтобы отвезти в замок де Бескве. Его седые волосы показались ей тогда в отблеске света как серебряная корона. Аристид д’Апхер освободил дочь из тесноты этих стен.

Сегодня она чувствовала себя отправленной Жан-Жозефом назад в своё детство в монастыре. Изабелла снова чувствовала себя дикой горной девочкой, которая не имела ничего общего с монахинями, которые жили по строгим правилам святого Бенедикта.

Брат, кажется, полностью предоставил её семье де Морангьез, у графини была полная свобода действий решать, где Изабелле находиться. У неё не было здесь ни служанки, ни слуг. Мадам де Морангьез даже устроила так, чтобы во время трапезы она сидела отдельно от других девушек. Это как раз не нарушало созерцание и покаяние. Но, в действительности, и это Изабелла хорошо знала, дело было в её крестьянском происхождении, быть чёрной овцой среди благородных белых овечек Бога.

Она занимала ту же комнату, что и в детстве. В тот же цвет были побелены и стены, но когда Изабелла проводила по определённому месту за своей кроватью, то могла почувствовать углубление, которое выцарапала почти шесть лед назад тайно своим кулоном с крестом в штукатурке: изогнутые волшебные знаки и извилистые листья. Днём она знала, что вопреки всему была всё ещё дочерью Аристида, но ночами её посещала тёмная тень тёмного отца. Она вспоминала Жана Хастеля и его откровенную любовь к Терезе, которая превратила разочарование в горечь. Изабелла думала о его грубости по отношению к Бастьену и его властолюбии. В такие моменты она могла утешаться только воспоминаниями о Томасе.

Через узкое окно на её книгу псалмов падал солнечный луч. Скоро начнётся месса в часовне на берегу реки. Она погрузилась обратно в стихи, когда услышала слабую далекую мелодию. Девушка подняла голову. Её сердце было быстрее, чем ум, оно барабанило в неудержимой радости, пока Изабелла уговаривала себя, что не права и, должно быть, ошиблась. Но там, снаружи, по воздуху действительно летела песня Адриена, становясь громче со стуком копыт.

Книга упала с колен Изабеллы, когда она вскочила, но девушка не подняла её, а бросилась к окну. Из своей кельи девушка могла видеть крутые склоны, которые обрамляли зелёную, плодотворную долину реки Алье. Террасы, обнесённые каменной стеной, круто уходили вниз к посевным площадям для ржи и овощей. И дальше внизу, по широкой дороге от реки прибыл транспортный конвой и остановился перед боковыми монастырскими воротами. Он состоял из ослов и коренастых лошадей, которые были нагружены корзинками. Несколько монахинь поспешили наружу и принимали товары: бочонок вина для причастия, обёрнутые в платки головки сыра, кружевную ткань и холсты. Разгружали пятеро мужчин, а в стороне, недалеко, стоял кто-то с винтовкой на спине. Он медленно удалялся от группы, пока не достиг тени здания. Его взгляд блуждал в поисках по двору, а потом он снова засвистел.