Флойд замешкался у двери и сказал не известно кому:
– Говоришь, повесили на ограде? Черт, хотел бы я поймать мерзавцев, которые это сделали.
– Дьяволопоклонники, – сказал Делл. – Это они. Не знаю, что в людей вселилось.
Флойд ушел. Парень Брайентов сунул в автомат еще десять центов, и Дик Кэрлесс запел «Раздави со мной бутылочку».
18
19.30
– Возвращайтесь пораньше, – сказала Марджори Глик старшему сыну Дэнни. – Завтра в школу. Твой брат должен быть в постели в пол десятого.
Дэнни переминался у порога.
– Я могу вообще его не брать.
– Не можешь, – сказала сердито мать. – Тогда и сам не ходи.
Она повернулась к плите, на которой жарилась рыба, и Ральфи тут же показал брату язык. Дэнни в ответ погрозил кулаком, но нахальный младший брат только улыбался.
– Мы скоро, – пробормотал Дэнни, поворачиваясь к двери.
– Не позже девяти.
– Ладно, ладно.
В комнате у телевизора сидел Тони Глик, наблюдающий за сражением «Ред Сокс» с «Янкиз».
– Вы куда?
– Сходим к этому новенькому, – сказал Дэнни. – К Марку Петри.
– Ага, – добавил Ральфи. – Посмотрим его железную дорогу.
Дэнни метнул на брата свирепый взгляд, но отец ничего не заметил.
– Ну, давайте поскорее, – равнодушно сказал он.
На улице солнце уже зашло, но небо было еще светлым. На заднем дворе Дэнни сказал:
– Ух, ты у меня дождешься.
– А я расскажу, – выпалил младший брат. – Расскажу, зачем ты туда пошел.
– Ябеда, – безнадежно сказал Дэнни.
За их домом в лес уходила протоптанная тропа. Дом Гликов стоял на Брок-стрит, а дом Марка Петри – на юге Джойнтнер-авеню. Тропа срезала путь, что очень важно, если вам двенадцать и девять лет и нужно поскорее вернуться домой. Сухие иглы и шишки хрустели у них под ногами. Где-то в лесной чаще пела птица, вокруг поскрипывали кузнечики.
Дэнни зря сказал брату, что у Марка Петри есть целая коллекция пластмассовых монстров «Авроры» – оборотни, Дракула, Франкенштейн, Безумный Доктор и даже Замок с привидениями. Их матери очень не понравился бы его интерес к этому, а братец сразу же стал угрожать, что расскажет ей. Маленькая вонючка.
– Ты вонючка, – сказал Дэнни. – Ты это знаешь?
– Знаю, – гордо отозвался Ральфи. – А что это такое?
– Это когда ты весь зеленый и скользкий, как лягушка, – заключил Дэнни.
– Сам такой.
Они вышли на берег Лиственного ручья, тихо журчавшего по гравию. В двух милях к востоку он вливался в Таггарт-Стрим, а потом вместе с ним – в Ройял-Ривер.
Дэнни перепрыгнул на другой берег по камням.
– А я тебя сейчас толкну! – крикнул Ральфи где-то сзади.
– А я после толкну тебя в зыбучий песок, вонючка!
– Нет здесь никакого зыбучего песка, – неуверенно заявил Ральфи, стараясь, однако, держаться ближе к брату.
– Да? – критически спросил Дэнни. – Только недавно здесь за тянуло одного парня. Я слышал, как это говорили те, кто его вытаскивал.
– Правда? – Глаза Ральфи расширились.
– Ну, – ответил Дэнни. – Он кричал-кричал, а потом песок попал в рот, и все. Уууу-ххх.
– Ой, – прошептал Ральфи. Было уже совсем темно, и в лесу кишели смутные тени. – Пошли скорее.
Они выбрались наверх, оскальзываясь в сухой хвое.
Дэнни действительно слышал в магазине разговор про мальчика десяти лет по имени Джорри Кингфилд. Может, он и попал в зыбучий песок, но никто его не нашел. Он просто исчез в болотах шесть лет назад. Одни думали, что это зыбучий песок, другие – что его убил извращенец. Тогда все боялись извращенцев.
– Они говорят, что его дух все еще бродит здесь, – нагонял Дэнни страху, не упоминая, что от этого места до болота больше трех миль.
– Не надо, Дэнни, – прошептал Ральфи. – Здесь темно.
Лес вокруг таинственно шептался. Птицы умолкли. Где-то хрустнула ветка. Небо почти совсем почернело.
– И вот, – продолжал Дэнни зловеще, – когда какой-нибудь малыш идет через лес, он вдруг появляется между деревьями, и лицо у него распухшее и все в песке…
– Дэнни, ну не надо!
Голос брата стал по-настоящему испуганным, и Дэнни замолчал. Он и сам почти испугался. Вокруг было так темно, и действительно казалось, что между деревьями кто-то прячется, крадется за ними…
Слева хрустнул еще один сучок.
Дэнни вдруг пожалел, что они не пошли по дороге.
Еще хруст.
– Дэнни, я боюсь, – прошептал Ральфи.
– Не глупи, – сказал Дэнни. – Пошли.
Они ускорили шаг. Дэнни уверял себя, что не слышал никакого хруста. Ничего, кроме их шагов. Руки его были холодными, в висках стучала кровь. Еще две сотни шагов, и они выйдут на Джойнтнер-авеню. А назад пойдут по дороге, чтобы эта маленькая вонючка не боялась. Вот сейчас увидим городские огни, сейчас… шаг… другой… третий.
Ральфи завизжал:
– Я вижу! Вижу духа! Я ЕГО ВИЖУ!
Ужас раскаленным железом пронзил грудь Дэнни. Он был готов повернуться и бежать, но брат вцепился в него мертвой хваткой.
– Где? – прошептал он, забыв, что сам недавно говорил о духе. Кругом была сплошная темнота.
– Не знаю… но я его видел. Глаза. Я видел его глаза. О Дэнни. – Он плакал.
– Да нет здесь никаких духов, балда. Пошли!
Дэнни взял брата за руку и потащил его за собой. Его ноги дрожали.
– Он смотрит на нас, – прошептал Ральфи.
– Слушай, перестань…
– Нет, Дэнни. Смотрит. Разве ты не чувствуешь?
Дэнни остановился. И в самом деле почувствовал, что они уже не одни. Тишина повисла над лесом, но это была зловещая тишина. Тени, гонимые ветром, угрожающе роились вокруг них.
И запах… какой-то странный запах.
Это не духи, это извращенцы. Они останавливают свои черные машины и предлагают тебе конфетку или подвезти до дома, а потом… потом увозят в лес.
А потом…
– Бежим, – хрипло прошептал он.
Но Ральфи застыл, парализованный страхом. Он сжимал руку брата, как клещами. Глаза его уставились на что-то в глубине леса, а потом начали расширяться.
– Дэнни!
Хрустнул сучок.
Дэнни обернулся и увидел то, что видел его брат.
Тьма поглотила их.
19
21.00
Мэйбл Вертс была грузной толстухой семидесяти четырех лет, и ноги все чаще отказывались служить ей.
Она хранила городские предания и сплетни – архив пяти десятилетий ссор, смертей, краж и супружеских измен. Да, она была сплетницей, но не злобной (хотя ее слова нередко вносили раздор) – просто она жила жизнью города. Фактически она и была городом, эта толстая вдова, почти не выходившая из дому и большую часть дня сидящая у окна в шелковом халате с телефоном у правой руки и биноклем у левой. Сочетание этих двух приборов плюс обилие времени для их использования превратило ее в паука, сидящего в центре города – своей паутины разговоров и слухов.
Она глядела на дом Марстенов, пытаясь выяснить что-либо о его новых обитателях, когда ставни слева от крыльца вдруг открылись, показав отблеск тусклого, явно не электрического света. Она успела только мельком разглядеть нечто вроде силуэта человека, стоявшего у окна, но этот мгновенный взгляд заставил ее вздрогнуть.
Она подумала: что же это за люди, которые открывают окно только по ночам?
Положив бинокль, она сняла трубку. Два женских голоса – она быстро определила, что это Харриет Дарэм и Глинис Мэйберри, – говорили о том, как Райерсон нашел пса Ирвина Пуринтона.
Она сидела тихо, затаив дыхание, чтобы они не услышали ее присутствия на линии.
20
23.59
День замер на грани полуночи. Дома утонули в темноте. Внизу горело электричество у магазина, у похоронного бюро Карла Формэна и у кафе «Экселент». Кое-кто еще не спал – например, Джордж Сойер, только что вернувшийся с вечерней смены, и Вин Пуринтон, который раскладывал пасьянс и думал о Доке. Смерть пса огорчила его больше, чем в свое время смерть жены.
