Она любила завтракать в полном одиночестве, планируя работу на день. Сегодня ее было навалом; в четверг она меняла белье. На данный момент у нее жили девять постояльцев, включая этого нового, мистера Мейр са. В доме было три этажа и семнадцать комнат, и везде приходилось мыть полы, скоблить ступеньки, начищать перила и выбивать ковер в общей комнате. Хорек Крейг помогал ей, если не валялся пьяным.

Задняя дверь открылась, едва она села за стол.

– Привет, Вин. Как дела?

– Терпимо. Колено вот что-то пошаливает.

– Жаль. Если хочешь, я возьму у тебя еще кварту молока или галлон этого лимонада.

– Конечно, – ответил он, воспрянув духом. – Я так и знал, что тебе сегодня понадобится больше.

Она без комментариев взялась за свой завтрак. Вин всегда найдет, на что пожаловаться, хотя, видит Бог, нет человека счастливее его, с тех пор как его старая кошка свалилась в погреб и свернула себе шею.

В четверть шестого, когда она допила вторую чашку кофе и закурила «Честерфильд», о стену дома ударилась свежая газета, свалившаяся затем прямо в розовые кусты. Третий раз за неделю. Похоже, что этот парень Кильби не очень-то любит свою работу. Ну, пусть лежит там. В восточных окнах уже отражались легкие золотые лучи солнца. Это было лучшее время ее дня, и она не хотела прерывать его ничем.

Ее постояльцы могли пользоваться плитой и холодильником – это, как и еженедельная смена белья, учитывалось в оплате, – и скоро тишина будет нарушена. Сойдут готовить завтрак Гровер Веррил и Микки Сильвестер, работающие на текстильной фабрике в Сентрал-Фоллс.

Словно в подтверждение этой мысли, послышался шум воды в туалете и по лестнице затопали башмаки Сильвестера. Ева встала и пошла за газетой.

6.05

Хныканье ребенка разбудило Сэнди Макдугалл, и она, не открывая глаз, встала, чтобы его успокоить.

– Тсс, – забормотала она.

Ребенок залился плачем.

– Заткнись! – взвизгнула она. – Я иду!

Она пробралась на кухню по узкому коридорчику трейлера, совсем молодая девчонка, которую ранние роды лишили последних остатков красоты. Она вынула из холодильника молочную бутылочку Рэнди, подумала, не стоит ли ее разогреть, потом махнула рукой. Если уж тебе его так хочется, выпьешь и холодный.

Она зашла к нему в спальню и поглядела на него с неприязнью. Ему было уже девять месяцев, но для его возраста он выглядел слабым и все время хныкал. Он только недавно начал ползать. Ребенок возился с какой-то дрянью, и стенка была чем-то вымазана. Она подошла, удивляясь, что это, черт возьми, может быть.

Ей было семнадцать, и они с мужем поженились в прошлом июле. К тому времени она уже была на шестом месяце, походила на елочную хлопушку, и замужество казалось ей единственным спасением. Теперь она проклинала себя.

Она увидела, что ребенок измазал дерьмом руки, лицо и стену вокруг себя.

Она тупо стояла над ним с бутылкой холодного молока.

Вот что украло ее высшую школу, ее друзей, ее надежды стать манекенщицей. Паршивый трейлер и муж, весь день работающий на фабрике, а вечером отправляющийся со своими подонками-дружками пьянствовать или играть в покер. И этот ребенок, который вечно орет и мажет все дерьмом.

Он вопил уже во все горло.

– Заткнись! – внезапно взвизгнула она и швырнула в него бутылочку. Она попала ему в лоб, и он упал на спину, захлебываясь слезами. На лбу появился красный круг, и она почувствовала прилив одновременно жало сти, испуга и ненависти.

– Заткнись! Заткнись! Заткнись! – Она выхватила его из кровати и тряхнула пару раз, пока его крики боли стали невыносимыми. Ребенок извивался; лицо его стало багровым. – Ну, прости, – пробормотала она. – Прости свою маму. О, Иисус, Мария и Иосиф! Как ты, Рэнди? Подожди минуту, сейчас мама тебя вымоет.

Когда она вернулась с мокрой тряпкой, на лбу у Рэнди уже вздулся синяк. Но он взял бутылочку и, пока она вытирала ему лицо, беззубо улыбнулся ей.

«Скажу Рою, что он упал и ударился», – подумала она. Он поверит. О, Господи, сделай так, чтобы он поверил.

6.45

Большинство рабочих Салемс-Лота ехали на работу за пределы города. Одним из немногих, работавших на месте, был Майк Райерсон. В отчетах он значился уборщиком, но фактически в его обязанности входило надзирать за тремя городскими кладбищами. Летом он работал почти полный день, и даже зимой он был вовсе не так свободен, как думали некоторые. Ведь он помогал местному могильщику Карлу Формэну, а многие умирали именно зимой, особенно старики.

Сейчас он ехал по Бернс-роуд в своем пикапе, нагруженном ножницами, молотками, ломиком для подъема упавших памятников, десятигаллоновой канистрой бензина и двумя газонокосилками.

В это утро он собирался выкосить траву на Хармони-Хилл и заодно подправить там камни, а потом, днем, отправиться на Школьное кладбище. Из всех трех он больше всего любил Хармони-Хилл. Оно было не таким старым, как Школьное, но более тихим и тенистым. Он надеялся, что его самого похоронят там – когда ему будет лет сто.

Сейчас ему было еще только двадцать семь, и он успел отучиться три года в колледже. Когда-нибудь он надеялся завершить образование. Он был не женат; многих отпугивала его работа. Этого он не мог понять, ему самому работа казалась прекрасной – на воздухе, под Божьим небом, без начальника, который вечно торчит за плечом. И что из того, что он вырыл несколько могил или помог пару раз Карлу Формэну в его похоронных обрядах? Кто-то же должен это делать. Ведь, по его мнению, только секс был более естественной вещью, чем смерть.

Просигналив, он свернул с Бернс-роуд на поворот, ведущий к кладбищу. Позади машины клубилась пыль. За еще непожухшей зеленью по обеим сторонам дороги он мог видеть высохшие скелеты деревьев, сгоревших во время пожара 51-го. Он знал, что там находятся груды валежника, где можно легко сломать ногу. Даже через двадцать пять лет пожар продолжал вредить. Что ж, это естественно. Где жизнь, там и смерть.

Кладбище располагалось на гребне холма, и Майк свернул туда, уже готовясь выйти и отпереть ворота… как вдруг он резко нажал на тормоза.

На воротах головой вниз висел собачий труп, и земля под ним почернела от крови.

Майк выскочил из кабины и поспешил туда. Он достал из кармана перчатки и поднял голову пса. Голова легко, бескостно вывернулась, и он увидел остекленевшие глаза спаниеля Дока, любимца Вина Пуринтона. Собака была подвешена на прутьях ворот, как туша на мясницком крюке. Вокруг уже кружились ленивые осенние мухи.

Майк потянул труп туда-сюда и в конце концов отор вал, содрогаясь от звуков, которыми это сопровождалось. С вандализмом на кладбищах он сталкивался нередко, особенно под Хэллуин, но до Хэллуина оставалось еще полтора месяца, и такое…

Обычно ограничивались тем, что сбивали пару памятников, выцарапывали на плитах какие-нибудь глупости или подвешивали на воротах бумажный скелет. Если это дети, то они настоящие подонки. Для Вина это тяжелый удар.

Он думал, отвезти ли пса в город, чтобы показать Перкинсу Гиллспаю, и решил этого не делать. Отвезет потом, когда поедет обедать, – хотя это не прибавит ему аппетита.

Он открыл ворота в перчатках, испачканных кровью. Железные прутья надо было почистить, и это значило, что на Школьное он сегодня уже не попадет. Он загнал машину внутрь. День начинался паршиво.

8.00

Желтые школьные автобусы следовали по обычному маршруту, подбирая детей, стоящих возле домов с учебниками и корзинками с ланчем. Один из таких автобусов водил Чарли Родс – по Таггарт-Стрим-роуд в восточную часть города и назад по Джойнтнер-авеню.

Дети в его автобусе были самыми дисциплинированными. В автобусе номер 6 не было никакого визга, толкания и дерганья за волосы. Нет, они сидели смирно, иначе им пришлось бы тащиться две мили пешком, а потом объясняться с учителем.