Главная улица, сначала именовавшаяся Портленд-Пост-роуд, была в 1896-м переименована в честь Элиаса Джойнтнера. Он шесть лет избирался в палату представителей (до самой смерти, последовавшей от сифилиса в возрасте пятидесяти восьми лет) и был единственным историческим деятелем в городе, если не считать хряка Иерусалима и Пэрл Энн Баттс, которая в 1907-м сбежала в Нью-Йорк, чтобы стать актрисой.

Брок-стрит пересекала Джойнтнер-авеню в самом центре, и город на карте походил на мишень, почти круглый, кроме небольшого выступа на востоке, где граница доходила до Ройял-ривер.

Северо-западная часть была самой лесистой и возвышенной в городе. Древние пологие холмы спускались к самому городу, и на одном из них как раз и стоял дом Марстенов.

Большую часть северо-восточной стороны занимали луга – люцерна, тимофеевка и клевер. Здесь протекала Ройял-ривер, ленивая речушка, почти сравнявшаяся со своими берегами. Она текла под деревянным мостом на Брок-стрит и уходила на север, где за миллионы лет прорезала в толще гранита русло в пятьдесят футов глубиной. Дети называли это место Прыжок пьяницы из-за того, что несколько лет назад Томми Рэтбун, сводный брат Вирджа Рэтбуна, разбился там, пытаясь в пьяном виде пройти в город. Речка впадала в сильно загрязненный Андроскоггин, но сама не была грязной: единственным промышленным предприятием в Лоте была давно закрытая лесопилка. Летом часто можно было видеть рыбаков на мосту у Брок-стрит, и в Ройял никогда не переводилась рыба.

Юго-восточная часть считалась самой красивой. Во время пожара она выгорела, но там не осталось пепелищ или уродливых развалин. По обеим сторонам Гриффен-роуд земля принадлежала Чарльзу Гриффену, крупнейшему фермеру района, и со Школьного холма можно было видеть сияющую на солнце алюминиевую крышу его сарая. Вокруг были и другие фермы, но в большинстве домов жили рабочие, ездящие на работу в Портленд или Льюистон. Иногда, осенью, можно было стоять на вершине Школьного холма, вздыхать запах гари и видеть разъезжающий там и сям фургон Добровольной пожарной охраны, кажущийся сверху игрушечным. Урок 51-го не прошел для города даром.

На юго-западе находились трейлеры и все, что окружало их, словно пояс астероидов: старые, полуразбитые машины; пивные банки, грудами наваленные вдоль дорог; мусорные баки, оттуда тянуло зловонием. Дома здесь больше походили на сараи, но почти у каждого в окне торчала телевизионная антенна. Телевизоры были цветными, купленными в кредит у Гранта или Сейрса. Дворики всех этих лачуг и трейлеров были заполнены детьми, игрушками, разбитыми грузовиками, снегоходами и мотоциклами. Иногда трейлеры содержались в хорошем виде, но зачастую мало напоминали жилье, заросшие до колес одуванчиками и лебедой. У границ города, где Брок-стрит становилась Брок-роуд, находилось заведение Делла, где по пятницам играл рок-н-ролл, а по субботам устраивались танцы. Оно сгорело в 71-м, но было вскоре отстроено. Для городских ковбоев и их подружек это было любимое место, где можно посидеть, выпить пива и подраться.

Телефоны имели двух-, четырех– и шестистороннюю линии связи, поэтому люди всегда знали, откуда им звонят. Скандалы, как и во всех маленьких городках, распространялись от окраин к центру, и большинство их происходило на юго-западе, хотя и другие части спешили добавить что-нибудь в общий котел.

Город управлялся городским собранием, хотя еще с 65-го года шли споры о его замене на городской совет, переизбираемый каждый год. Но город рос слишком медленно для того, чтобы старые формы утратили дее способность, хотя у любого приезжего их архаичность вызывала недоумение. Среди должностных лиц числились три члена управления, констебль, попечитель по делам бедных, городской клерк (который мог зарегистрировать вашу машину, если бы вы пожелали зайти к нему в контору на Таггарт-Стрим-роуд) и школьный смотритель. На Добровольную пожарную охрану выделялось триста долларов каждый год. Но она скорее всего была клубом старых приятелей-пенсионеров. Осенью, когда жгли траву, они проявляли какие-то признаки активности, а в остальное время года предавались воспоминаниям. Департамент общественных работ отсутствовал из-за того, что в городе не было централизованной сети водоснабжения, канализации или электричества. Опоры Центральной мэнской линии электропередач пересекали город по диагонали, уходя на север по широкой просеке в лесу. Одна из опор нависала прямо над домом Марстенов, как одинокий часовой.

Салемс-Лот узнавал о войнах, стихийных бедствиях и разногласиях в правительстве из теленовостей Уолтера Кронкайта. Парень Роттеров погиб во Вьетнаме, а сын Клода Боуи вернулся оттуда с протезом – подорвался на мине, но ему дали работу на почте, и все устроилось. Волосы у молодежи стали длиннее, одежда тоже изменилась, но никто не обратил на это особого внимания. Когда в высшей школе отменили форму, Эджи Корлисс написала возмущенное письмо в камберлендский «Леджер», но она писала тогда письма каждый месяц – о вреде алкоголя и о необходимости уверовать в Христа всем сердцем.

Кое-кто из молодежи употреблял наркотики, но большей проблемой был алкоголь. Когда возраст его употребления был уменьшен до восемнадцати лет, многие парни просиживали вечера у Делла. Часто это кончалось плохо; например, когда Билли Смит врезался на мотоцикле в дерево и разбился вместе со своей подружкой Лаверн Дьюб.

Но не считая всего этого, бури в жизни страны обходили Лот стороной. Время шло здесь по иным законам. В таком чудном городке не могло случиться ничего. Совсем ничего.

Энн Нортон только усмехнулась, когда ее дочь ворвалась в дом с книжкой, на обложке которой был изображен какой-то тощий юнец, и что-то возбужденно затараторила.

– Погоди, – сказала она. – Выключи телевизор и расскажи все по порядку.

Сьюзен прервала Питера Маршалла, раздававшего призы в «Голливудском квадрате», и рассказала матери о знакомстве с Беном Мейрсом. Миссис Нортон выслушала эту новость спокойно, хотя в сознании ее зажглись предупредительные огни, как после каждого знакомства дочери с парнем – а теперь вот с мужчиной. Трудно было поверить, что ее Сьюзи уже достаточно взрослая для мужчины. В этот раз огни горели чуть-чуть ярче…

– Это интересно, – заметила она, разглаживая утюгом очередную рубашку мужа.

– Он очень приятный, – сказала Сьюзен. – Какой-то естественный.

– Уфф, устала, – сказала миссис Нортон, опуская утюг на подставку, отчего тот недовольно зашипел. Она опустилась в качалку у окна, достала из столика сигареты и закурила. – А ты уверена, что он нормальный, Сьюзи?

Сьюзен улыбнулась с легкой тревогой:

– Конечно. Он похож… но я не знаю… на учителя в колледже.

– Тот ненормальный, который кидал бомбы, тоже был похож на учителя.

– Плевать, – беззлобно отозвалась Сьюзен, и это выражение в устах дочки не очень понравилось миссис Нортон.

– Дай-ка книгу, – сказала она.

Сьюзен дала, вспомнив внезапно про сцену гомосек суального насилия в тюрьме.

– «Воздушный танец», – медленно прочла мать и начала перелистывать страницы. Сьюзен ждала. Вот сейчас она наткнется на что-нибудь такое.

Окна были открыты, и легкий ветерок шевелил желтые занавески на кухне, которую мать предпочитала называть буфетной, словно они жили в особняке с десятком комнат. Дом их был кирпичным и хорошо прогревался зимой, но осенью был прохладным, как грот. Он располагался на легком подъеме по Брок-стрит, и из окошка, возле которого сидела миссис Нортон, можно было видеть улицу. Зимой это зрелище преображалось сверкающей гладью снега, на котором мерцали желтые блики света от стоящих поодаль домов.

– Кажется, я читала про эту книгу в портлендской газете. Там о ней отзывались не очень-то хорошо.

– А мне понравилось, – упрямо сказала Сьюзен. – И он мне тоже понравился.

– Может, он и Флойду понравится, – небрежно сказала миссис Нортон. – Познакомь их как-нибудь.

Сьюзен почувствовала приступ гнева, который ей с трудом удалось подавить. Она подумала, что их отношения с матерью благополучно преодолели все боли переходного возраста, но теперь подошли к критической точке. Здесь уже были бессильны и ее почтение к жизненному опыту матери, и сила родственных чувств.