Сержант начал звонить в полицию, в охрану кампуса и вызывать «скорую», а я отправился на прием, но успел только на ужин. Я обо всем рассказал Кэрри по телефону, попросив держать язык за зубами. Я не хотел, чтобы это обсуждали за ужином, что испортило бы праздничную атмосферу, а если бы об этой новости узнали телевизионщики, то обязательно вставили бы ее в свой репортаж о конференции. Это они любят. Так что никто ни о чем не догадался. Место Даггерса оставалось пустым, но это никого не удивило, ведь все прекрасно знали, что он не любит светских торжеств. Труднее всего было произносить речь, благодарить всех, кто помог организовать конференцию. Что я мог сказать о нем? «А также большое спасибо профессору Дуглассу, которого, к сожалению, сейчас нет с нами… по личным причинам… в связи с непредвиденными обстоятельствами…» Я не мог подобрать таких слов, которые не казались бы плоской шуткой мне самому, Кэрри и остальным участникам, которые в конце концов обо всем узнают. Поэтому я упомянул о нем лишь вскользь. Позже Хелен подошла ко мне и слегка обвиняющим тоном спросила: «А почему ты не поблагодарил профессора Дугласса? На приеме он жаловался, что ему пришлось выполнять за тебя работу». — «А, забыл», — сказал я, но потом отвел ее в сторону и рассказал о том, что произошло. Она, конечно же, была шокирована.

Хелен, да… Что же мне с ней делать? Я сейчас стою у окна своего офиса, глядя на здание факультета естественных наук, и наговариваю все это на диктофон, почти как в то дождливое воскресенье… когда это было?… в феврале… когда я увидел, как она вышла из-за угла биологического, одинокая фигурка в полуботинках и красивом плаще, я сначала не разглядел ее лицо под зонтом… Сколько всего произошло с тех пор!

Сейчас я чувствую себя прекрасно. По крайней мере, физически, хотя еще не начал лечение, прописанное Халибом. Возможно, просто психологическая разгрузка, а может, как сказала Кэрри, двухнедельное воздержание от алкоголя и мяса. Прошлой ночью мы занимались с ней сексом, впервые за несколько недель. Никто не был инициатором, да это оказалось и ни к чему, мы действовали по какому-то негласному соглашению и начали еще в машине, по дороге домой. Это ощущалось в наших жестах: когда я осторожно запер дверь спальни, а она подняла руки, чтобы снять ожерелье… нам не хотелось говорить о сексе после самоубийства Даггерса… Но именно поэтому нам нужно было заняться любовью… отвлечься… отметить мое помилование… подтвердить торжество жизни над смертью… Затем мы оба уснули, как младенцы.

Сегодня я доволен и покоен. Я снова стал хозяином собственной жизни. Моя болезнь излечима. Конференция прошла успешно, и я могу ею гордиться, к тому же мне удалось не омрачить вчерашний вечер самоубийством Даггерса. Даже сегодня утром большинство участников разъехались, ни о чем не подозревая. Пресса, конечно, поднимет шумиху, но на следующей неделе начинаются каникулы, и некому будет подливать масла в огонь. Протесты против почетного звания Дональдсона поутихли… сенатские документы передал в газету, конечно же, не Даггерс, а Реджинальд Гловер… в этом признался мне сам редактор «Кампуса». Он заходил сегодня расспросить о Дуглассе, и я выудил из него эту информацию. Зачем Гловер сделал это? Из ностальгии по шестидесятым или из чувства солидарности с женой, которую я унизил на вечеринке у Ричмондов? Не знаю, да мне и плевать. Дональдсон получит докторскую степень, и центр продолжит подписывать жирные контракты с Министерством обороны… Ах, да… я устроил Людмилу Лиск в Боулдер… Попросил Стива Розенбаума посмотреть ее работу, и Людмила сразу же переключилась на него. Так что больше не будет липнуть ко мне… нужно отдать должное, малышка настойчива…

Итак, Хелен остается единственной нерешенной проблемой. В пятницу она возвращается в Лондон и наверняка надеется, что я пообещаю ей что-то перед отъездом… Что ей сказать? Могу сослаться на шоковое состояние, вызванное смертью Даггерса… но она не поверит… Ее поразило мое самообладание на ужине, где я вел себя так, словно ничего не случилось… Можно сказать, что мне все еще нездоровится и, наверное, предстоит операция… давай подождем, пока я окончательно выздоровею… тогда и придумаем что-нибудь… Да, это более правдоподобно… главное теперь — найти подходящий момент. Не по телефону и не в служебном ресторане… только наедине… последний любовный поцелуй… А может, больше чем поцелуй? Никак не выходит из головы тот последний раз, когда у меня не встал… не хотелось бы, чтобы она меня таким и запомнила. [конец записи]

Среда, 4 июня. Только что звонил Мессенджер и сказал, что хочет зайти ко мне завтра «попрощаться». Он быстро прибавил: «Ты ведь уезжаешь в пятницу, и мы не сможем встречаться некоторое время». Я сказала, что должна сходить на встречу экзаменаторов на кафедре английского и не знаю, когда она закончится. Он попросил меня оставить ключ под кирпичом у наружной двери, чтобы он мог попасть в дом около четырех, если я еще не вернусь к этому времени. Он уже делал это пару раз в те безумные три недели. Он сказал, что у него назначено на утро несколько встреч, а вечером приезжает Кэрри. «Откуда?» — спросила я, и он ответил, что Кэрри уехала с Эмили в Стратфорд-на-Эвоне посмотреть «Как вам это понравится?», который входит в ее экзаменационные билеты. Я поняла, почему он так хочет увидеться в отсутствие Кэрри — чтобы продолжить наши отношения. Странно, после нескольких попыток сближения с моей стороны я уж было подумала, что он хочет порвать со мной, и сама пришла к выводу, что лучше положить этому конец.

Вчера целый день была дома, убирала и готовилась к отъезду. Таков один из пунктов договора, который подписывают, въезжая в дом: оставить после себя чистоту и порядок. Я превзошла самое себя: все вымыла, вычистила и выдраила. Мне нужно было чем-нибудь себя занять, а в голове моей вертелись беспокойные мысли. Теперь мне кажется, что мы подвергали себя большой опасности, которой каким-то чудом избежали, но не нужно больше испытывать судьбу. К этому решению меня подтолкнуло самоубийство Дугласса, хоть оно и не было напрямую связано с нашими отношениями. Мне стало жутко. Передо мной раскрылась бездна несчастья и боли, в которую можно погрузиться, если перестать прислушиваться к своему внутреннему голосу. В одном из своих предисловий Джеймс очень хорошо пишет об измене. Сравнивает ее с медалью, отлитой из жесткого и блестящего сплава: одна ее сторона — чья-то радость и правота, а другая — чья-то беда и неправота. Что-то в этом роде. Не могу отрицать, что наша связь была радостью, но чем дольше она продлится, тем больше вероятность, что она принесет кому-нибудь горе. Пора с этим покончить. И если у Кэрри есть хоть чуточка здравого смысла, она придет к такому же выводу после всех треволнений последних недель.

Я знаю, что он захочет сделать завтра. Попытается затащить меня в постель и заставить изменить свое решение. Надеюсь, у меня хватит мужества и упорства. Но, признаюсь, я испытала радостное волнение в низу живота, узнав, что он все еще хочет меня.

Хелен не пришлось противостоять соблазну переспать с Ральфом. Но если бы даже это произошло, то не повлекло бы за собой серьезных последствий, потому что Ральф не собирался продолжать роман и идти дальше прощального секса.

В четверг, без двадцати четыре, Ральф вышел из офиса и направился к домам, которые Хелен называла «мезонетками». В очередной раз он порадовался удобному расположению ее жилища — в самом дальнем уголке кампуса, где мало шансов встретить кого-нибудь из знакомых. Дорога была, как обычно, пуста. Он позвонил в дверь и, не получив ответа, вынул ключ из-за кирпича и вошел в дом. В небольшом коридоре приятно пахло моющими средствами, а сама комната выглядела удивительно чистой и прибранной. Ральф принял это на свой счет, решив, что Хелен убрала комнату специально перед их свиданием. В зеркале мелькнуло его отражение, и он остановился осмотреть себя. Ему показалось, что седых волос стало больше — да и неудивительно после всего происшедшего.