По-моему, у меня уже паранойя… трудная была неделька, одна неприятность за другой… Как только я успокоился и настроился на конференцию, повис новый дамоклов меч… Людмила Лиск… Не хватало только чешской поклонницы, которая будет повсюду меня преследовать и при каждой возможности напоминать о нашей романтической ночи в Праге… Попадется на глаза Кэрри… И Хелен… Итак, в самом худшем случае: у меня находят рак, меня преследуют три женщины, одна из которых угрожает разводом, мой Центр обвиняют в увлечении порнографией… финансирование прекращается… моя карьера летит ко всем чертям… враги ликуют… Но, конечно, если первое несчастье случится, остальные уже не будут иметь никакого значения… или недолго будут его иметь. Вот почему я так удивительно спокоен… Нужно просто защищаться, когда это возможно, или стоически выжидать, когда защищаться уже невозможно.

Вторник, 27 мая. Мессенджер сегодня на обследовании. Звонила ему вчера вечером, пожелала удачи. Перед этим поговорила с Кэрри и узнала, что она к нему не пойдет. Он не хочет, чтобы его навещали, пока он готовится к обследованию. Думаю, просто не желает чувствовать себя больным. Сегодня Кэрри поедет за ним в Бат, узнает результаты анализов, а потом отвезет домой. Долг жены. Он пообещал позвонить сегодня вечером, но скорее всего отложит до завтра, когда пойдет на работу. Не любит звонить из дома, боится, что Кэрри или кто-нибудь из домашних поднимет трубку параллельного телефона и подслушает. Мобильного у него нет: он считает, что иначе у него не будет ни минуты покоя. Поэтому он звонит мне только из офиса.

Вчера вечером его голос звучал немного раздраженно, и это неудивительно: он скучает, голоден, устал. Я могла только пожелать ему удачи. Потому что я верю теперь только в удачу, счастливую случайность и хаос. Мы знаем, что хаос неуправляем, и поэтому пожелания «удачи» — пустая формальность. Раньше я сказала бы: «Я буду молиться за тебя», пошла бы в церковь, поставила свечку и молилась бы Деве Марии, чтобы она попросила своего Божественного Сына излечить опухоль Мессенджера. Такая мысль кажется мне теперь странной — во многом благодаря самому Мессенджеру. Он сделал так, что молиться за него стало невозможно. Как бы он смеялся надо мной, если бы я предложила ему такую помощь! Я знаю, что бы он на это возразил: «Ну скажи мне, каким образом действует твоя молитва? Даже если предположить, что Бог существует, то каким образом он выбирает, на какие молитвы отвечать, а на какие — нет? С какой стати ему лечить мой рак, если он забывает про несчастных умирающих бродяг или больных лейкемией детей? Если он начинает вмешиваться в ход вещей, то откуда он узнает, где ему следует остановиться?»

Когда я была набожной школьницей, я тоже не могла понять смысла молитвы. Помню, как приставала к сестре Рите, которая преподавала у нас в пятом классе Закон Божий, с казуистическими вопросами: «А что станет делать Бог, если фермер будет молиться о дожде для своего урожая, а мы — о ясной погоде для спортивных соревнований?» И делала еще более дерзкие заявления: «Значит, немецкие католики только зря тратили время, молясь о победе во Второй мировой войне?» — «Пути Господни неисповедимы, Хелен Дрисколл, — обычно говорила сестра Рита, немного краснея, — и они откроются нам только после смерти». Такие молитвы кажутся мне чистейшим суеверием, но я все же скучаю по ним. Молитва дает человеку точку опоры в трудной ситуации и облегчает страдания. Я не могу безропотно ждать решения судьбы.

Никак не могу отделаться от чувства вины и ощущения, что мы сами навлекли на себя эту беду своим грешным поведением, поддавшись страсти. Мы предали Кэрри (не важно, что она тоже изменяла Мессенджеру). В глубине души я считаю, что мы согрешили, и это заслуживает наказания. В тот миг, когда Мессенджер сказал: «У меня опухоль в печени», — меня охватило не удивление, а страх… я словно ждала чего-то подобного. Вот вам и суеверие… Скорее всего опухоль образовалась еще до нашего знакомства, но мои попытки убедить себя в этом ни к чему не приводят. Грех выявил эту опухоль и заставил расти быстрее. Вот что подсказывает мне суеверие, и я не в силах заглушить этот глупый, истеричный голос, даже когда затыкаю себе уши. Мне это жутко не нравится. Я в ужасном положении: по-прежнему верю в существование греха, но уже не верю в его отпущение.

Успокойся, Хелен Рид. Возьми себя в руки. Проанализируй факты. У Мессенджера опухоль. Скорее всего доброкачественная. Нет, не обманывай себя: возможно, она доброкачественная. Никто еще ничего не знает. Если она доброкачественная, то ее можно вылечить, и жизнь пойдет, как и прежде. Снова возникнут все те же нравственные проблемы любви и страсти, верности и предательства и потребуют своего разрешения, но они уже не будут иметь никакого отношения к печени Мессенджера. Я со смехом буду вспоминать этот приступ панического страха. Но, с другой стороны, если опухоль злокачественная… Что тогда? Это никак не связано с любовью, преданностью и тому подобными представлениями… Просто физическое состояние, вызванное физическими причинами, в котором мог оказаться кто угодно, но оказался именно Мессенджер. Не стоит приплетать сюда мораль.

Все это очень хорошо, но он полагает, что, если его признают неизлечимым, то ему лучше будет самому расстаться с жизнью, и я должна ему в этом помочь. Он попросил меня, но я отказалась. Меня просто ужаснула эта идея. Я трусиха, и мое неверие не придает мне смелости. Так что я ничего не могу сделать для Мессенджера — разве что пожелать ему удачи и ждать, как обернутся события. Ждать, но не молиться.

Когда мне было пятнадцать, я читала «Конец романа» Грэма Грина. Втайне от родителей, потому что боялась — папа меня не одобрит. На самом же деле, это прекрасная книга для праведной девочки-католички, которая только начинает осознавать собственную сексуальность. Намеки на страстные занятия любовью, особенно способность Сары к оргазму, «ее странные и откровенные крики», интриговали и возбуждали меня, а последующее описание духовного мира героев вдохновляло. Я несколько месяцев подряд воображала себя Сарой, наслаждающейся чувственными отношениями с Бендриксом (довольно условными), а потом обещающей Богу прекратить эти отношения, если только он убережет Бендрикса от гибели. Сарой, сдержавшей слово ценой собственного счастья и, в конце концов, умершей от тяжелого гриппа и попавшей в рай, оставив после себя таинственный шлейф чудес, которые могли бы поколебать неверие моего возлюбленного. Как я рыдала над этой книгой! Как мечтала вырасти и стать такой же, как Сара, все в жизни попробовать, а потом искупить грехи, принеся себя в жертву! Сейчас я нахожусь в ее положении, но у меня нет ее веры.

11 вечера. Ральф не позвонил. Ложусь спать.

Среда, 28 мая. Мессенджер позвонил утром, как только пришел в офис. Я ждала звонка, но все равно вскочила, как ужаленная, когда зазвенел телефон, и даже выронила трубку из рук. Результаты анализов неокончательные. Колоноскопия не выявила отклонений от нормы, и это хорошо, но при сканировании было обнаружено «кистоидное образование» диаметром около десяти сантиметров в правой доле печени. Я взяла линейку и посмотрела: десять сантиметров — это так много! Нарост не упирается ни в какой орган, и вероятно, поэтому Ральф не чувствует боли. Мессенджер сказал, что Хендерсон был весьма озадачен и даже разочарован тем, что не обнаружил предполагаемой раковой опухоли. Он предложил провести еще биопсию печени, чтобы окончательно выяснить, рак ли это в начальной стадии или что-нибудь еще. Он также посоветовал обратиться к одному бристольскому хирургу, который специализируется на печени, но Кэрри, похоже, взяла все под свой контроль. Она не доверяет Хендерсону и обзванивает сейчас всех своих знакомых, пытаясь отыскать светило в этой области. Мессенджер, кажется, доверился ей.

Мое напряжение спало. Я-то думала, что результаты будут окончательными, и сегодня утром, ворочаясь в постели, решила для себя, что, если они окажутся неутешительными, то я соглашусь помочь Мессенджеру, о чем бы он ни попросил. Я подумала, что, если он сам этого хочет, значит, я обязана согласиться. Если его самоубийство неизбежно, я совершу поступок, исполненный любви и благородства, — поведу себя как Сара. Я попыталась встать на его место и представила себя неизлечимо больной — мне кажется, я поняла, почему он хочет предотвратить мучения. Для христиан страдание имеет определенный смысл, оно может стать очищением или привести к «хорошей смерти», как говаривали монашки. Другие люди хватаются за каждую секунду этой жизни, потому что не верят в существование другой. В каком бы состоянии они ни находились, они дорожат каждым закатом и рассветом, каждым мигом общения с близкими людьми. Но Мессенджер — из другого теста. Я не представляю себе, как он будет медленно угасать, ходить с палочкой, а затем сидеть в инвалидном кресле и, наконец, лежать на кровати, весь утыканный капельницами, катетерами и еще бог знает чем. В его характере, как и в его профиле, есть что-то римское — он борец, и если поражение неизбежно, то он скорее упадет на собственный меч, чем позволит заковать себя в кандалы. Я поняла это и решила сделать все, о чем он попросит.